Хозяйка колодца

Корсакова Татьяна Викторовна

Ничего не вышло. Ей помешали Морган с Сотником. За каким-то чертом этим двоим тоже понадобился Митрич, а Митрича не оказалось на лодочной станции. И вот его тело нашли в колодце, в том самом колодце, в котором она сама вчера едва не погибла. Скотина Митрич мертв и больше ничего ей не расскажет, все придется начинать с самого начала…

А ночь надвигается с неумолимой неизбежностью, и телефон молчит… Глупо было надеяться, что после всего одного случайного свидания может случиться что-то особенное, что-то такое, о чем она читала в книгах, но чего никогда

не испытывала в жизни. Ну, не случилось и не случилось! Ей есть чем заняться. Для начала нужно наведаться в «Поплавок», поискать кого-нибудь, кто работал той ночью. Вдруг всплывет что-то новое.

Не всплыло… Никто ничего не помнил. Или делал вид, что не помнит, а настаивать Марьяна побоялась. Ее интерес к событиям семилетней давности и так мог показаться странным. Надо что-то придумать. Митрича больше нет, но те двое наверняка где-то поблизости. И вполне вероятно, что Митрич решился на шантаж. Десять тысяч с нее за информацию, а с кого-то другого – за молчание. И кто эти загадочные «они»? В тот вечер в «Поплавке» была уйма народу. Все добропорядочные, благонадежные – цвет Левого берега. А есть еще Правый берег, и здесь счет может пойти даже не на десятки подозреваемых, а на сотни. Надо думать.

А Морган так и не позвонил. Марьяна из последних сил боролась со своей гордостью и со своим страхом. К полуночи гордости почти не осталось, а страх сделался невыносимым, и она решилась.

Телефон Моргана был включен, но на звонок так никто и не ответил. Это могло означать лишь одно – не будь назойливой, Марьяна Васильевна, оставь меня в покое. Ничего, она как-нибудь сама. До этого справлялась и сейчас справится. Еще раз проверить засов на двери, задернуть шторы, чтобы не видеть и не слышать, не контактировать с тем, что осталось там, в ночи. И финальным аккордом – таблетка снотворного с бокалом вина, чтобы уже точно наверняка. Она не спала две ночи подряд, ей необходим сон. А потом с головой под одеяло, как в детстве, во время грозы. Сейчас нет грозы, но в окно кто-то скребется, тихо и настойчиво.

– Уходи! Убирайся!

– Пойдем со мной… Пойдем, я спою тебе колыбельную…

Да, колыбельная – лучшее средство от бессонницы, по-другому ей ни за что не уснуть…

Одеяло соскальзывает на пол. И она тоже соскальзывает… Комната раскачивается, как палуба корабля. Или как колыбель. Вперед-назад. До двери уже никак не добраться, на пушистом ковре мягко, как на перине.

– Уходи! Мне не нужна колыбельная. Я уже сплю…

Досадливый вздох близко-близко, прямо над ухом, но поднять отяжелевшие веки нет никаких сил. Она спит…

В ее сон, пушистый и мягкий, ворвался настойчивый стук.

– Уходи! Хватит!

– Марьяна Васильевна, откройте! Марьяна Васильевна, беда!..

Она села, уперлась ладонями в пол. Значит, не приснилось, значит, она и в самом деле пыталась выйти из флигеля. В голове стоял колокольный звон, и в перезвон этот вплетался зычный голос медсестры Марии Ивановны.

– Да откройте же! – Входная дверь содрогнулась от удара.

–

Иду! – Марьяна встала, набросила халат, мельком глянула на часы – половина седьмого. – Что случилось? – спросила, открывая дверь.

– Наконец-то! – Мария Ивановна внесла свое дородное тело в прихожую. – Стучу вам, стучу, а вы не открываете. – Она вытянула шею, пытаясь заглянуть в гостиную. – Вы не одна?

– Мария Ивановна! – Отвечать на бестактный вопрос не было ни сил, ни желания. – С чего такой переполох? Что случилось?

– Случилось! – Медсестра схватилась за сердце. – Сидоровна померла!

– Как померла? – Марьяна привалилась плечом к дверному косяку.

– А как помирают в ее возрасте? Легла спать и не проснулась. Я, как обычно, утречком к ней заглянула, а она лежит. Вы же знаете Сидоровну, она пташка ранняя, в половине шестого сама как штык на посту, а тут лежит. Я к ней, а она холодная. – Мария Ивановна вздохнула, перекрестилась, сказала уже совсем другим, деловым тоном: – Что делать будем?

– Сейчас. – Марьяна сунула ноги в шлепанцы и как есть, в халате, вышла из флигеля. – Я должна посмотреть.

Обычно в комнате Сидоровны пахло как в библиотеке из-за занимавшего полстены стеллажа с книгами, но сейчас к привычному запаху старых книг примешивался запах мочи. Сама старушка лежала на кровати. Седые волосы заплетены в жидкую косичку, ночная сорочка задралась до колен, обнажая болезненно худые ноги, скрюченные, как птичьи лапы, пальцы, казалось, хватали что-то невидимое. На простыне под телом расползалось мокрое пятно.

– Вот так я ее и нашла, – шепотом сказала Мария Ивановна и аккуратно прикрыла за ними дверь. – Преставилась горемычная.

Марьяна подошла к окну, отдернула развеваемые утренним ветерком шторы. В палату хлынул солнечный свет, неуместно живой и яркий в этот скорбный момент. На подоконнике был песок, и она отстраненно подумала, что нужно будет сделать замечание санитарке.

– Пульс я первым делом проверила, – послышался за спиной голос медсестры. – Но вы все равно гляньте, засвидетельствуйте.

Смотреть в мертвое лицо Сидоровны было тяжело, но Марьяна себя заставила. И чем дольше она смотрела, тем быстрее и тревожнее билось ее сердце. Скрюченные, точно в борьбе, пальцы, ссадины вокруг синих губ… Марьяна приподняла тонкое, как пергамент, веко, мысленно уже готовая к тому, что увидит. Кровоизлияние в склеру и конъюнктиву.

Лучше бы она ошиблась, потому что все это – и запах мочи, и ссадины, и кровоизлияния – указывало на то, что Сидоровна умерла от механической асфиксии. Старушку задушили… Марьяна огляделась. Наверное, вот этой подушкой…

– Ну что, Марьяна Васильевна? – спросила медсестра. – Убедились?

Не говоря ни слова, Марьяна вернулась к окну, скользнула взглядом по грязному подоконнику, выглянула на улицу. Пожарная лестница была совсем рядом, чтобы забраться с нее в палату, не нужно ни особой ловкости, ни особой силы. Вот только какой во всем этом смысл? Кому понадобилось убивать безобидную старушку?