Хозяйка собственного поместья
Шрифт:
— Итальянская забастовка, значит, — не удержалась я.
— Прощения просим, барыня, не понимаю я.
— Подай мне белую булку на тарелке. Кувшин питьевой воды, или кваса, или морса, что есть. Полотенце. — В уборной висели, но Дуне тоже надо будет руки вымыть. — И ветоши большую тряпку.
С видом «барыня сама не знает, чего хочет» Аглая вынула из шкафа накрытую полотенцем корзинку, переложила оттуда на тарелку что-то похожее на калач, накрыла свежим полотенцем. Зачерпнула из бочки воду в кувшин. Откуда-то из недр рабочего стола извлекла ветошь — решето сплошное, которое когда-то,
— Спасибо, — сказала я.
Экономка глянула на меня изумленно. Я не стала дожидаться, пока она вернется к работе, вышла из кухни. Поколебалась пару минут, идти ли к Виктору просить чая, потом решила, что Дуня простит, если я отложу выяснение причин, по которым барин держит чай и кофе у себя в сундуке.
Мимо меня быстрым шагом прошел дворецкий, заглянул на кухню.
— Когда накрывать начинать? — спросил он.
— Вот сейчас Катька селедку дочистит, потом порежем все да…
Дослушивать я не стала. Оказывается, у меня еще полно времени!
Пока Дуня ела, я ополоснула горячей водой тазы, вымыла посуду из спальни. Нашла чепец, прикрыть волосы на время уборки — мытье той косищи, что мне досталась, в тазике каждый раз превращалось в целое событие, — и фартук.
— Давайте, барыня, я пыль протру и окна, — сказала Дуня, дожевав.
— А толку? Со всех этих тряпок, — я тряхнула штору, и солнце заплясало в поднявшейся пыли, — снова насыплется. Надо снять и вычистить.
— Высоко, — задрала голову Дуня.
Да уж, потолки тут метра три с половиной, если не больше. Ни со стула, ни с кровати не дотянуться. Пришлось нам вдвоем с Дуней затаскивать в спальню сундук, ставить его на бок, а потом водружать сверху стул. Только тогда я смогла добраться до верха балдахина, который крепился на металлический обруч, подвешенный к потолку на манер люстры.
— Осторожней, Настасья Пална, — охнула Дуня, когда я встала на цыпочки, чтобы отцепить тканевую петлю с крючка на обруче. — Давайте лучше я.
— Нет, ты не дотянешься.
Уж на что я в этом теле миниатюрна, Дуня еще ниже, видимо, сказывалось плохое питание в детстве. Хотя пока она жила в моем доме, девушка заметно поправилась, «кровь с молоком стала», как говаривала Марья. Может, еще и подрастет немного, совсем молодая же, но сейчас она мне ничем не поможет. И, пожалуй, не стоит ей топтаться внизу и причитать, раздражая меня. К какому бы делу ее пристроить?
— Дуня, сходи в конюшню, узнай, как там Петю устроили и покормили ли. Если нет, немедленно мне скажи. Если все хорошо, найди прачечную и место, где одежду можно развесить проветрить, как я раньше просила. А я как раз с этим барахлом разберусь, и, если обедать не позовут, вместе на улице вытрясем. А, и форточку открой перед тем, как уйдешь.
— Как скажете, Настасья Пална.
Дверь открылась и закрылась без скрипа, и сквозняка я на своей верхотуре не ощутила.
То вставая на цыпочки, то опускаясь отдохнуть, я сражалась с крючками. Балдахин оказался не сплошным, а из шести полос ткани, каждая шириной чуть больше метра, присборенных по верху. С одной стороны — так даже лучше, легче будет выхлопать. С другой — петелек наверху было немереное количество, и, кажется, это
Оставалась последняя петля на последней полосе ткани, и почему-то она оказалась самой упрямой — может, потому, что полотно тянуло ее вниз, а может, я просто устала.
Бросив сражаться с этой петлей, я затрясла онемевшими руками. Помянула вслух добрым словом дизайнера интерьера и хозяйку, додумавшуюся развесить тут эту мечту астматика. Снова потянулась кверху и услышала:
— Как вы неожиданно самокритичны сегодня.
Я обернулась, забыв выпустить ткань, и, разумеется, проклятая петля оборвалась. Шелковая пелена плавно опустилась, окутав Виктора, будто памятник перед открытием.
Я ойкнула, попыталась наклониться, чтобы стащить с мужа полотно. Снова ойкнула, обнаружив, как высоко от пола на самом деле. Ну словно кошка, которая влезть-то на дерево влезла, а спуститься теперь не может. Спрыгнуть на кровать, что ли, она выглядела мягкой…
Пока я соображала, Виктор выпутался из балдахина.
— Что у вас за мания забираться на высокие неустойчивые поверхности? — проворчал он.
Вынул из кармана роскошного шелкового халата платок, обтер лицо. Рукав задрался, открыв закатанный край белоснежной сорочки, и я невольно сглотнула, глядя, как играют мышцы на предплечье. Зажмурилась до боли в глазах — будто девчонка, случайно перепутавшая двери и влетевшая в мужскую раздевалку.
— Наверное, хочется побыть высокопоставленной особой, — неловко отшутилась я.
— Будьте ею сколько вашей душеньке угодно, но зачем каждый раз на меня что-то ронять?
— В прошлый раз на вас упала я, а не что-то! — возмутилась я, обрадовавшись, что он не заметил моей реакции. — И повторю этот маневр, если вы не поможете мне спуститься.
Виктор рассмеялся.
— Прошу прощения, я имел в виду ведро. Вы упали не на меня, а мне в руки. — Его голос стал низким, бархатным. — И я совершенно не против повторить.
Прежде чем я успела начать спорить — ему в руки упала, размечтался тоже! — муж потянулся и легко, будто статуэтку, подхватил меня. Я вцепилась в его плечи. Виктор опустил меня на пол, задержал руки на моей талии чуть дольше, чем следовало бы, и я не сразу убрала ладони с его плеч.
— Вообще-то я пришел позвать вас обедать. — В голосе мужа прорезались хриплые нотки. Помедлив, Виктор отступил. — Пойдемте, без нас не начнут подавать, и все остынет. Хотя нет, погодите.
Он снова достал носовой платок, протер мне лицо.
— Вот так лучше.
— Не уверена, — хмыкнула я, стряхивая пыль с живота. Перевела взгляд на Виктора.
— Да и вы на кого похожи!
На темно-зеленом узорчатом халате пыль была куда заметней, чем на моем светлом домашнем платье.
Виктор посмотрел на свой рукав, нахмурился.
— Раздевайтесь немедленно! — скомандовала я, соображая, в каком из сундуков может лежать щетка. Ладно, если что — мокрой рукой тоже неплохо собирается.
— Звучит соблазнительно, но нас ждут, — мурлыкнул Виктор.