Храброе сердце Ирены Сендлер
Шрифт:
– Трусы и идиоты! – прорычал он, захлопывая за собой входную дверь и бросая на пол рюкзак. Потом он заметил Ирену и сказал: – Ах, наша чудесная пани Сендлер. Ева сказала, что вы можете сегодня зайти, – он протянул ей сложенную в несколько раз записку. – Это Стефану. Очень важная информация. Обязательно ему передайте… желательно, прямо сегодня.
– А почему ты думаешь, что я знаю, где Стефан и как с ним связаться?
– Люди говорят, что если вы что задумали, то сделаете даже невозможное. Нам нужно наладить как можно больше контактов с ППС и Армией Крайовой. Я знаю, что вы встречаетесь с ним в Праге.
Его перебила
– Адам, ты сегодня зол больше, чем обычно… если это вообще возможно.
– В день после первой Aktion у нас было совещание… Общественный Совет Комитета Трудящихся или как-то так. Собрались активисты гетто, левые и правые сионисты, коммунисты, Бунд [78] , ортодоксы… в общем, вся честная компания. Руководители Бунда потребовали сопротивляться, вооружаться, делать диверсии. А нас, Хе-Халуц [79] и Хашомер хацаир [80] , единственных, требующих начать активное сопротивление, даже не стали слушать.
78
Бунд (идиш) – Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России, еврейская социалистическая партия.
79
Хе-Халуц (He-Halutz – ивр.) – «первопроходец», сионистское молодежное движение, возникшее после российских погромов в 1880-х гг. с целью подготовки переселения евреев в Эрец-Исраэль (библейское название страны древних евреев, позднее Палестина, сегодня Израиль).
80
Хашомер хацаир (Ha-Shomer ha-Za’ir – ивр.) – «юный страж», молодежное движение, сочетавшее принципы сионизма и социал-демократии.
Ева скорбно покачала головой, словно уже хоронила брата:
– Шмуэль говорит…
Адам яростно ударил кулаком в стену.
– Мне плевать, что говорит твой Шмуэль. Он коллаборационист. Слышать не хочу про твоего сраного Шмуэля.
– Адам!
Все находящиеся в комнате люди наблюдали за их противостоянием.
– Твой дружок… – он с презрением бросал слова в лицо Еве, – все его доппайки, все привилегии – это плата за предательство, за то, что он каждый день водит нас, как овец, на бойню. Ты видела эти парады обреченных? Сходи посмотри. Они у нас проводятся каждый день.
А твой приятель избивает кнутом женщин и детей, у которых уже нет сил поспевать за остальными! И наел жирную морду – а мы превратились в скелеты.
И этот твой Centos ничем не лучше. Неужели тебе не стыдно?
Ева выпрямила спину.
– Нет, не стыдно! Я даю людям еду. Я работаю с молодежным кружком. Мы заботимся о детях и сиротах. По крайней мере, я хоть что-то делаю! – она скривила губы. – А что сделал ты? На что ты способен, кроме этих воплей?
– Я способен убивать сраных немцев! – прошипел он. – Мы не хотим быть овцами и достаем оружие, делаем гранаты и бомбы.
– Нельзя, Адам! За каждого убитого вами немца они расстреляют сотню
Мать втиснулась между детьми:
– Ева… Адам, я вас умоляю. Ведите себя как цивилизованные люди.
Адам отвернулся от матери.
– Цивилизованные? Здесь? Все это осталось в далеком прошлом.
Он сунул в рюкзак пару брюк и рубашку.
– Больше я вас не побеспокою. Я буду жить со своими товарищами по Ha-Shomer ha-Za’ir. Наш командир, Анелевич, – достойнейший и отважный еврей. Нам всем надо равняться на таких, как он.
Он повесил рюкзак на плечо.
– Как-нибудь забегу. До свидания, мама.
Он быстро поцеловал ее в щеку. Она попыталась заключить его лицо в ладони, но он резко отпрянул от нее. Отец беспомощно стоял у двери. Ирена увидела, как на его глазах блеснули слезы, когда он на несколько мгновений обнял сына. Уходя, Адам обернулся:
– Я тебя прощаю, Ева. Надеюсь, и ты когда-нибудь сможешь меня простить.
Она отвернулась.
Адам почти по брови натянул берет и вышел вон.
В первое воскресенье августа на подернутом легкой дымкой небе сверкало жаркое солнце. В этот день, который еще четыре года назад Ирена встречала бы с большой радостью, в 6 часов утра позвонил Шмуэль. Звонил прямо из отделения еврейской полиции.
– Во вторник. Евин квартал. Она меня не хочет слушать. Уговори ее. Еще есть время. Пожалуйста! – у него перехватило в горле. – Я люблю ее.
Ирена побежала на Сенную, 40. Встретившая ее в дверях Ева прижала к губам палец и вышла на лестницу, закрыв за собой дверь.
– Шмуэль уже звонил. Не надо расстраивать маму с папой. А Адама я не видела с той нашей ссоры. Он где-то прячется… думаю, в Большом гетто, – глаза Евы налились слезами, и она закусила губу. – Я поверить не могу, что все это действительно происходит.
Ирена прижала ее к себе, но думать могла только о том, что, возможно, обнимает лучшую подругу в последний раз в жизни.
Ева вытерла глаза.
– Я устала все время бояться. Я устала от всех этих страданий. Я пытаюсь вспомнить те времена, когда Варшава была моим городом, когда мы с тобой ходили по концертам, и получается это у меня все хуже и хуже. Я уже не могу вспомнить запаха цветов или вкуса субботнего чолнта.
Ирена взяла Еву за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.
– Шмуэль сходит с ума от беспокойства и хочет тебя спасти… я тоже. Либо выходи за него замуж, либо сегодня же уходи со мной на ту сторону. Пожалуйста… я тебя умоляю.
Ева отвела взгляд и покачала головой:
– Лучше возьми ребенка. Для меня нет ничего важнее моей семьи и ребят из молодежного кружка. Они – мои дети, мои братья и сестры.
– Но ты так много еще можешь, – Ирена не скрывала слез, – и ты моя подруга.
Сколько раз Ирена уже умоляла ее? Казалось, в последнее время она все время кого-то упрашивает: матерей – расстаться с детьми, бабушек и дедушек – с внуками, Еву – выбраться из гетто.
– Времени остается совсем мало, Ева! – плакала Ирена. – Может, я смогу вывести кого-нибудь из твоих ребят… может…
– Ирена, – сказала Ева, и теперь уже она обнимала и успокаивала Ирену, – они не согласятся. Они будут продолжать помогать детям, точно так же, как делали каждый день до этого. Да и, кроме того, тебя или кого-нибудь из твоих помощников могут арестовать, а это будет для меня печальнее всего.