Храм Фортуны

Ходжер Эндрю

— А я? — удивленно спросил Сабин, снова заподозрив неладное и слегка испугавшись.

— А ты... — цезарь окинул его взглядом и решительно двинулся к двери, на ходу накинув на голову капюшон плаща и запахнув его полы. — А ты поплывешь с нами на Планацию.

Глава XIII

Встреча

«Золотая стрела» снова вышла в море.

Слегка озадаченный Никомед занял свое место на мостике и принял командование.

Когда Сабин изложил ему свое предложение, хитрый грек сразу сообразил, что к чему. Десять ауреев —

это, конечно, деньги, но свою пропитанную вином шкуру уроженец Халкедона ценил гораздо дороже, а ведь дело намечалось такое, что вполне подпадало под статью о государственной измене. Тут уж не до шуток.

Никомед принял соломоново решение — если он донесет на трибуна, который хочет встретиться со ссыльным, то наверняка и награду получит, и свои верноподданические чувства продемонстрирует. И никакого риска.

Сойдя на берег, он удалился на безопасное расстояние от корабля, а потом чуть ли не бегом бросился по улицам Пьомбино, разыскивая какого-нибудь представителя власти, чтобы сделать свое важное заявление.

Ему повезло — буквально за первым же углом он наткнулся на отряд преторианцев, сопровождавший двух закутанных в плащи мужчин. Август и Фабий Максим совершали обычную прогулку перед сном.

Взволнованный грек тут же выложил им все о Сабине, подчеркнув, что считает своим долгом... невзирая ни на что... готов верой и правдой служить...

Его выслушали молча, потом один из мужчин в плащах сказал что-то другому на ухо и тот решительно махнул рукой:

— Веди на корабль.

Никомед с радостью бросился показывать дорогу. Цезаря он не узнал, но патрицианские манеры Фабия Максима произвели на него самое благоприятное впечатление.

«Да, это явно кто-то из высших чиновников, — решил грек. — Такой за столь ценную услугу может облагодетельствовать бедного моряка».

Никомед совершенно не опасался теперь гнева Сабина — с целым-то отрядом преторианцев за спиной. А вот сейчас мы тебя...

Вопреки его ожиданиям, однако, трибуна не арестовали, а отвели в каюту. Вскоре оттуда вышел Фабий и увел солдат. Шкипер почувствовал легкое беспокойство. Вскоре патриций вернулся в сопровождении еще одного человека. Тот кутался в плащ еще более тщательно, чем цезарь.

Фабий приказал Никомеду готовиться к отплытию.

— Куда? — опешил грек.

— На Планацию, — коротко ответил сенатор.

А когда шкипер изумленно открыл рот, лихорадочно соображая, не свалял ли он, часом, дурака, поспешив с доносом, ткнул ему в лицо пропуск, подписанный цезарем.

Никомед немного успокоился и принялся отдавать команды. Странный народ эти патриции, но тут, по крайней мере, все законно — есть надлежащий документ, а значит, ему ничто не угрожает. Ой, да пусть уже сами разбираются, у бедного шкипера и своих забот хватает.

Окончательно он успокоился, когда Фабий вручил ему несколько золотых монет и пообещал дать еще, если он того заслужит. Так что теперь у Никомеда было только одно желание — оправдать доверие столь высокого лица, что несомненно будет способствовать улучшению финансового положения уроженца Халкедона.

Вот почему «Золотая стрела»

быстро развернулась и двинулась в восточном направлении. Шли пока на веслах — ветра не было; но шкипер надеялся, что за Ильвой бог Эол вспомнит о своих обязанностях, и можно будет поставить хотя бы грот. Время — деньги. Он ведь и так выбьется из графика с этими незапланированными поездками. А хозяину это явно не понравится, тем белее, что Никомед отнюдь не собирался делиться с ним полученными от Фабия деньгами.

Цезарь остался в каюте капитана; человек, которого привел Фабий, тоже спустился туда. Сам патриций находился на палубе — вместе с Сабином они стояли у борта. Корникс, умоляя богов надоумить его хозяина не лезть больше во всякие подозрительные дела, расположился на корме, наблюдая за действиями рулевого и время от времени поплевывая в воду.

Было тихо, лишь судно с легким шипением резало волны, ритмично поднимались и опускались весла в руках опытных рабов, негромко скрипели снасти, да иногда раздавался ворчливый голос Никомеда, подгоняющего кого-то из матросов.

На небе игриво перемигивались яркие звезды, за кормой оставались немногочисленные огоньки Пьомбино, а прямо по курсу уже вырастала темная громада острова Ильва, от которого до Планации было рукой подать.

Сабин и Фабий долго стояли молча, всматриваясь вдаль и думая каждый о своем.

— Когда ты принял письмо? И где? — спросил вдруг сенатор.

Сабин ответил, рассказал со всеми подробностями. Фабий кивнул и опять замолчал.

Плескалась вода за бортом, глухо звучали голоса матросов, скрипели уключины. Рабы старательно налегали на весла, горячо молясь, чтобы боги, наконец, послали попутный ветер и избавили их от каторжного труда.

Эол услышал их — ведь богам все равно, молится ли знатный патриций или жалкий раб, лишь бы искренне молился.

— Ставить парус! — крикнул Никомед с мостика. — Шевелись, бездельники!

Матросы засуетились: некоторые принялись разматывать льняное полотно, другие подтягивали снасти, один полез на мачту.

Сабин и Фабий наблюдали за этим оживлением.

— Теперь пойдем быстрее, — с видом опытного моряка произнес трибун. — Этот проклятый грек, конечно, большая сволочь, но дело свое знает.

Сенатор усмехнулся.

— Думаю, тебе не стоит обижаться на него, — сказал он. — Наоборот, видишь как все удачно получилось? Клянусь Фортуной, ты счастливчик, Гай Валерий.

— Да уж, — буркнул Сабин. — Что-то пока мне не очень весело и, честно говоря, я несколько опасаюсь за свое будущее.

— Ничего, — успокоил его сенатор. — Думаю, все будет хорошо. Во всяком случае, лучше, чем ты думаешь. Поверь, я сам от души надеюсь на благополучное окончание этой истории. А что тебе повезло — это точно. Если бы ты сам поплыл на Планацию и там тебя заметила стража — а она бы заметила, можешь мне поверить — с тобой вообще никто не стал бы разговаривать. Продырявили бы копьями, и все. Такой у них приказ.

Сабин нахмурился. Что ж, вполне может быть. Уж, конечно, Агриппу Постума стерегут не так, как мелкого воришку, пойманного на краже кур.