Храм святого Атеиста

Фролов Сергей

Разум, переклеенный скотчем,

Наша трещина дала нам понять.

Ты сможешь поклясться следующей ночью,

Что на войне не кайфовать?

Комета уходит вдаль, унося прохладу. Мягкой шерстью, застилая небо, приходит ночь. Группа, долго рассматривая упавшую глыбу льда, единогласным кивком приняла решение – заночуем здесь. Убежавший вначале дня, с первыми сумерками поспешил вернуться. В руках держа два больших обломка льда. Недовольно осматривая свои руки. В голове мелькает мысль – будь у меня руки покрепче, я бы мог взять льдины куда больше. Усевшись в центре, тяжело дыша после марафона длинною в день, прикладывает дары заветной прохлады поочередно то к своему лбу, то к груди. Спать здесь не принято. Спят только мертвые, коих тут всего двое.

Хотя мертв только Царь. Ребенок никогда и не был рожден, что здесь все же считается смертью. Мертвые спят, мертвые стареют. Все остальные живы. Хотя иногда некоторые пытаются убедить в обратном, страшась и стесняясь событий, по которым они здесь оказались.

Изгой всегда где-то рядом, его практически не видно, но его присутствие ощущается в воздухе. Нагнетая, не позволяя даже мертвым сомкнуть глаза. Все знают, что он сотворил. Воровство один из тех грехов, что здесь не прощают. И все его движения выглядят греховными, собирая осколки льда, постоянно оглядываясь и дрожа, готовит себе свое собственное прибежище. Строя из них ледяную статую и пуская беззвучные слезы в слабом отблеске, близком к лунному, что дарит лед.

Наступила ночь, все в сборе у монолита, что позволит им пережить жар ночи. Тишина наступает со всех сторон, настало время. Время историй. Сегодня вызвался нарушить покой ночи Вачега. А расскажет он нам о мертвом Доме. Каждый раз, пытаясь всех убедить, что именно Дом его убил. Его пребывание здесь – ошибка. В это никто не верит. Да и эту историю уже все устали слушать. Но ничего больше не остается. И все вынуждены проявить терпение. Их истории все также устали слушать. И надо понимать, что у Вачеги, кроме Дома, ничего в жизни больше не было. Все еще неуверенно и капельку дрожа. Он знает каждое слово наизусть, порядок не меняется, но страх быть не услышанным, не понятым, всегда остается с ним. Теребит пуговицу рубашки, что плотно стянула ему горло, он начинает.

Мертвый Дом. Часть 1. Комната тишины

20 октября, вчера был мой день рождения. Я уже не отмечаю праздники. Ушла эта надобность. Да и о каких праздниках речь, когда ты находишься здесь. Я пришел со школы и делал уроки. В мою комнату зашла мать и с идиотской улыбкой раздвигала кресло – лягушку. «Судя по тому, что я сегодня видела – ночевать я буду здесь»

Иногда тебе кажется, что все кончилось, ты живешь спокойно, даже какие-то планы строишь, а потом, в один момент, все возвращается на исходную. Месяцы воздержания могут перечеркнуться одним днем. Столько приложенного труда и все напрасно. Зачем вообще стараться, если потом все разрушишь?

Спустя много лет зеленый свет советских часов, все также разрывал темноту комнаты. Восемнадцать тридцать сообщали они. Я молча отложил учебник. Проверять домашние задание у меня сегодня явно никто не будет. Мне нельзя злиться, только не сегодня. Моя злость означает и мое поражение тоже. Я выключил телевизор в комнате и лег спать, на часах еще не было и восьми часов. Это был единственный способ контроля, который я смог придумать. Сон не приходил, на кухне слышался звук телевизора, не такой сильный, чтобы мешать мне, но все же звучал. Я не могу заснуть, время уже восемь тридцать, старый пес на улице начал выть. Видимо, не дождался своей прогулки. В пустоте ночи слышно только вой пса на улице, шум чайника и телевизор на кухне. Мне нужно уснуть, иначе результат не известен. Это единственный способ благополучно завершить эту ночь. Просто уснуть.

В девять вечера приоткрылась дверь. В дом проник монстр. Я знал его. Я помню все, что он сделал моей семье. Я мог узнать его шаги, его дыхание. Обильное выделение слюны заставляло его постоянно плеваться. Прошло столько лет с момента его последнего визита. Но я искренне верил, что он больше не вернется. Хотя нет. Моя рука под подушкой сжимает рукоять ножа. Я всегда следил за тем, чтобы он был достаточно острым. Конструктивно не подразумевал складывание, мне приходилось острие держать направленным в диван. Казалось, в случае если я усну, это поможет не получить увечий. Всегда готовый пойти в бой огрызок металла говорил только о том, что я его всегда ждал. Возможно, я хотел верить, что он больше не придет, но я был готов.

Мне нужно срочно уснуть, иначе исход неизвестен. Просто уснуть. Закрываешь глаза и спишь. Пес продолжил завывать на улице, под его вой невозможно спать. Телевизор на кухне не перестает твердить, что-то о бомбежке в какой-то мусульманской стране. Диктор через каждые полтора слова всовывает «Россия», когда начинается гневная речь, слово меняется на «Америка» и «Вашингтон». Дед сегодня ночует у нас, он обожает смотреть новости. Я помню его еще жизнерадостным человеком, который не смотрел телевизор. За какие-то пять

лет телевидение превратило его в озверевшего патриота – националиста. На каждом углу он винит во всех бедах эмигрантов, прославляет Русь и смеется над Америкой. С тех пор как это началось, я уже не мог с ним разговаривать. А я ведь помню, как в самом детстве он пришел ко мне и дал две своих самых любимых книги. «Робинзон Крузо» и «Двадцать тысяч лье под водой». Робинзона он мне читал на ночь, а Жюль Верна я должен был прочесть сам, так как читать ее мне он отказался. Это была первая книжка, которую меня не заставляли читать. Он открыл мне этот мир. Во что же он превратился за несколько лет. За последние пять лет в его руках не было ни одной книги, журнала и даже газеты. Только телевизор. Со временем он стал смотреть его не менее восьми часов в день и от человека, открывшим для меня чудесный мир литературы, остался лишь озлобленный расист – патриот. Я не могу с ним говорить, мне больно смотреть, во что он превратился. Но пришедший монстр пугает и его.

Закипел чайник. Вой собаки стал сильней. Чудовище на кухне отправилось проведать пса. Я на секунду ослабил хватку рукояти, но в тот же момент снова сдавил ее в ладони. Прежде монстр безуспешно пытался разжечь печь. Открывая дико скрипящую дверцу печи поджигая лист газеты, затем закрывая дверцу. Бумага не поджигает толстую древесину, тогда процесс повторяется. Снова скрипит дверца печки, в унисон ей подпевает пес на улице. Чайник кипит все сильней и отключается. Диктор продолжает «Не соблюдение соглашений». Чиркает кремень зажигалки, загорается бумага. Скрипящая дверь затворяется. Монстр выходит на улицу к псу. Его животная близость заставляла его чувствовать жалость к мукам собаки. Что хоть и не четко, но на секунду создавало иллюзию человечности в нем. Пес так же чувствовал эту связь и мне кажется он единственный кто не испытывал страха перед чудовищем.

Электронные часы сообщают, что уже десять вечера. Я уже хочу спать, будь хоть минутка тишины – я бы уже уснул. Дед, пытаясь ускорить процесс, бежит к печи. Своими действиями он хочет задобрить монстра. Открывает скрипящую дверцу, вынимает бревно и старается разрубить его кухонным ножом. Удар, еще удар. Это продолжается как будто вечность. Три вечности спустя, ему удается с ним справиться. Вой на улице все еще не прекращался. Скрипнула дверь топки. Дед, выгрузив туда нарубленные в спешке ножом щепки, принялся их поджигать. Жертвенник готов, дрова уложены. Не может найти зажигалки. Начинает шарить по карманам курток, висящих рядом, часть из них падает. Звон раскатившихся из карманов монет, в одном кармане с ключами. Наконец находит заветную зажигалку, рвет газету, комкает и отправляет в топку. Чиркает кремень и поджигает. Дает немного разгореться и снова раздается скрип, закрывшийся дверцы. Ему надо успеть спрятать нож пока не вернулся монстр. Выдвигается ящик кухонного стола, за звоном ложек я слышу, как он прячет нож на самое дно, затем закрывает ящик. Пес сменил тембр, но все еще продолжает выть, как будто началась новая песня. Снова отварилась входная дверь, монстр зашел в дом. Дед поспешил включить не так давно кипевший чайник, тот сразу заголосил. Диктор: «Убит», «Россия», «Заговор». Только бы одну минуты тишины, я бы уснул.

Мать, хоть и знает монстра лучше всех, очень сильно его боится. Старается не попадаться на глаза. Она лежит со мной в комнате, мне кажется, я чувствую ее страх. Одеяло неестественно ровно покрывает кресло. Я думаю, это ее маскировка. Чайник кипел очень громко, но закончив, оставил глухую тишину, которую сразу нарушил вой пса. Чудовище отведало предложенный ему чай, отворило скрипящую дверцу печи и засыпало угля. Он еще минут десять потреблял вполне по-человечески оставленные на печи сигареты. Это единственное существо в доме, кто мог себе это позволить. Мне бы хватило тридцати секунд, полной тишины. Диктор продолжал: «Россия», «Заговор», «Европа».

Монстр уже проник в комнату, делает три шага. Я слышал топот его ботинок, но не мог заставить себя взглянуть на него. Я держал в правой руке рукоять ножа, а левой за запястье. Прекрасно знал, что сейчас будет. Включиться еще один телевизор. Раздался писк сенсорной кнопки. Тут же я снова слышу «Терроризм», «Возмездие». Этот чудовищный ящик включен постоянно. Трансляция телевизора на кухне отстает на одну секунду от трансляции в комнате, каждое слово, сказанное диктором в комнате, через секунду эхом отдается на кухне. Диктор говорит: «Священная». На кухне повторяет он же: «Священная». Пес продолжает выть, печь никто не трогает, чайник не кипит. Чудовище ложится на кровать. Только два диктора, как будто передразнивая друг друга, твердят одно и то же: «Америка» – «Америка», «Терроризм» – «Терроризм». Мне бы хватило двадцати секунд, в полной тишине. Я бы уснул.