Храм святого Атеиста

Фролов Сергей

Монстр спал. Мать все еще боялась пошевелиться и держала натянутыми края одеяла, закрывая при этом лицо. Я знал, любой лишний звук мог нарушить его сон. Пес угомонился.

Оставленная зажигалка на печке нагрелась и взорвалась, перебудив всех уснувших в этом доме. Пес продолжал выть, дед включил чайник. Чудовище отправилось на кухню. Раздался рев, на несколько секунд заглушив все остальные звуки. Затем дикторы дразнили друг друга: «Америка» – «Америка». После скрипнула дверца печи, одновременно загудел кран на кухне. Создав новый звук в этой скудной композиции. Подкинув угля, чудовище вошло в комнату. Небольшая комната, обильно забитая мебелью, оставляла лишь узкий коридор между моей спальней и кухней. Там было достаточно места, чтобы прошел человек. Но монстр, задев что-то, запнулся и повалился на пол. В комнате снова раздался дикий рев. Секундная пауза

и последовал плевок. Слюна мешала ему продолжать издавать этот вопль. Своей лапой лягнул разложенную гладильную доску, та повалилась, сшибая с подоконника горшки с цветами. Дед, осмелев, заглянул в комнату, но услышав очередной крик, поспешно вернулся в постель. Чудовище приобрело свою животную манеру, и дальнейшее движение продолжило уже на четырех конечностях. Попутно поливая все слюной. До моего дивана оставалось еще шагов пять. И с каждым новым рукоять в моей руке впивалась все сильней. На последнем шаге напряжение было столь высоко, что я уже не мог точно сказать, где кончается ладонь, а где начинается нож. Я чувствовал, как оно повисло надо мной, встав на задние лапы. Я слышал, как хрипело его горло. Капля слюны упала на мое одеяло. Его морда наклонилась так близко ко мне, что уже он мог слышать мое сопение. Еще секунда и он поймет, что я не сплю. Я почувствовал запах его дыхания, всю горечь и взрывоопасность этих газов. Его челюсть раскрылась, и в тот же момент в комнате раздался голос матери. «Не трогай его». Мне бы хватило и десяти секунд, я бы уснул. Дайте тишины.

Он отпрянул от моего дивана и уже на задних лапах направился к матери. Я слышал, как она молилась. Я уже тогда знал, что это не работает. Он хватал ее за руки и выдавливал из себя нечеловеческие звуки. Каждый раз, с удивлением наблюдая ее реакцию, когда он выкручивал ей одну из рук. Пытаясь молчать, она все же изредка всхлипывала и даже вскрикивала. В каждый такой момент моя рука совершала рывок в его направление, но как только звук прекращался, она плавно возвращалась под подушку. Ее голос пытался вразумить монстра, тот же в ответ только плевался и иногда создавал иллюзию смеха. Пытки продолжались не менее получаса. Слышались мольбы, затем смирение, короткие стоны и грузное дыхание. Затем, довольный своей победой, он на своих четырех отправился спать. Никто в доме не хотел создать лишнего звука, ничто не должно помешать его сну. Только пес, не боясь никого, продолжал завывать на улице. Мне бы хватило и семи секунд тишины.

Я помню, как много лет назад этому монстру также удалось проникнуть в наш дом. В тот раз он приставил к горлу моей матери нож. С тех пор к каждому его визиту, ножи старательно прятались. Не уйдет из памяти, как я еще совсем ребенком кинулся ей на помощь. Он огрел меня оплеухой, но отпустил при этом мать. Я готов были принять, что угодно и принимать это вечно, если это может обезопасить ее. Насилие презренно, в любом его проявление. Но что толку от твоих убеждений, если ты не способен защитить тех, кого любишь? Если это когда-нибудь повторится – я сделаю это. Я готов. Мне бы хватило пяти секунд. Это единственный способ благополучно завершить эту ночь.

Печка догорала. Чайник уже давно не кипел. Все лежали по своим местам. Я выждал время и встал. Выключил телевизор в зале на половине слова «Пу» – на кухне отозвалось «Тин». Отключив его и на кухне, я лег спать. Электронные часы показывали ноль, ноль, ноль, ноль. Полночь. Я дождался. Я не проиграл. Мне хватит и секунды тишины, чтобы уснуть. Пес молчит, все в доме спят, чайник не кипит, дверцу печки никто не отворяет. ТИ–ШИ-НА.

Утром мать разбудила меня в школу. В школьных стенах я ощущал неведомую мне ранее защиту. Я даже придумал, что скажу монстру, когда вернусь домой. Дневной свет дарил мне силу. По приходу домой, на той же самой кровати, где вчера спало чудовище, был уже человек.

Мне нечего было сказать моему отцу. Монстр, который вчера к нам приходил – уже ушел.

Глава 2

На этом история и кончается. Наши герои давно бредут в бесконечности, и почти каждый рассказ звучит уже не в первый раз. Так что не боитесь, что могли пропустить что-то важное в эту ночь. Каждому будет дана возможность рассказать о себе. И хоть сейчас еще темно, каждый знает, что до рассвета осталось совсем немного. Наступает день и новое движение, все что угодно, лишь бы отсрочить ночь.

Свет, что отбрасывал почти растаявший монолит, все еще освещал лица. Молодой парень, с извечной печалью, сегодня был еще печальней.

Если когда-нибудь Вачега нас покинет, я так же смогу рассказывать эту историю, – сразу

после сказа продолжил Ветер. – Причем слово в слово, а возможно даже интереснее.

Ветер. Так его здесь называли, сначала подшучивая, теперь уже не вкладывая в это ничего. Он уверял, что в один вечер вышел в окно. Хотя нет, он это не опровергал. Об этом поведал кто-то другой. Взъерошенный темный волос, что непослушно раз за разом прядями падал ему на лицо, пара всегда усталых и грустных глаз. Глаза, что выражали печаль куда более сильную, чем когда-то приходилось испытывать. Есть в этом что-то. Любовь к драме, все, попытка. Попытка все хоть немного, но драматизировать. Находить в этом упоение и только этим наслаждаться. Длинный черный плащ, явно не по размеру. Одному ему известно, для чего этот атрибут одежды понадобился ему здесь. Где постоянный жар ночи. Но даже тогда он его не снимал. Наверное, и здесь хотел устроить драму. Всем жарко, но я-то в плаще, а значит мне хуже. Следовательно, и поводов для печали куда больше.

Я не виноват, что был так долго заперт там. Если в моей жизни больше ничего не было, почему я должен рассказывать что-то еще? – с нахмуренным и явно обиженным лицом ответил Вачега.

Сайбо поднялся с земли, отряхнул остатки песка с одежды и поднес лицо ближе к глыбе льда. Точнее, к ее остатку. Положив руку на нее, подержал с секунду. Уже мокрой ладонью провел по шее, дав ей остыть. Затем сказал, обращаясь к Ветру:

–Да что ты к нему пристал? Будет ночь – будет у тебя возможность скрасить ее своим рассказом. А пока скажи спасибо, что хоть чем-то нас развлек. В тишине ночь невыносима. А ты, – перевел глаза на Вачегу, с уже более доброй интонацией продолжил. – Не слушай его, спасибо за историю.

Осознав, что сегодня больше не будет речей, Безумец, взяв в руки гитару, принялся петь:

Стеклом по лицу, стеклом по щеке

Все, что я знаю, я вижу в окне.

Все, что уже было, я вижу в окне.

Через десять лет или двадцать лет

Ты станешь призраком шпал и рельсовых лент,

Постоянно вдыхая чью-нибудь смесь как простой элемент.

Вачега, явно оценив благодарность, и некую защиту в лице Сайбо взбодрился и слегка покраснел. Заметив четкость переливов льда, понял, что лучи прохлады уже спешат. Оглянулся и подобно остальным участникам лагеря жадно насыщался, каждым доходящим до них осколком света. Безумец затянул куплет:

Мы отрубленные пальцы, смотрящие в окно

Не сгибаемся в кулак, не разгибаемся в ладонь,

Хочешь пить нашу воду?

Залей для других наш огонь.

–Не хотел я его обижать. Да, спасибо за историю, – пытаясь извиниться, выдавил из себя Ветер.

Тут быстро осознаешь всю ценность слов. Далеко не каждый здесь говорит, так что каждый должен быть благодарен, за любое слово. Здесь рады каждому звуку. Только если этот звук не издаст Вор. Собиратель глаз. Всегда где-то поблизости. Про его присутствие нельзя забывать, но каждый доволен секундам, что о нем не вспоминает. Большинство уверенно, что безумец был когда-то зрячим, но уснув ненадолго, потерял возможность видеть навсегда. Некогда детская сказка о собирателя глаз, теперь стала чем-то настоящим. Все страхи детства теперь преследуют их. Один его вид вызывает отвращение, не смотря на отсутствие грязи и хоть и скудного, но наличие воды он умудряется быть грязным. Носит рваную одежду, со следами въевшегося налета на коленях, указывая на его излюбленный способ передвижения – на коленях, либо на четвереньках. Лицо вечно замарано, вокруг губ подтеки, как у беспризорного ребенка, которого угостили конфетой. Больной начал следующий куплет, немного понизив голос:

Слезой по лицу, слезой по щеке,

Все, во что я верил, не увижу в окне.

Все что я хотел, я так и не увижу в окне.

Маяк затухает, ну что ж утро грядет.

Мечта в половине второго придёт,

Оставив без шрамов

Уставший расстегнутый рот.

Сделав, небольшую паузу, убедившись, что комета взошла над горизонтом, закончил уже известным припевом: