Храм
Шрифт:
— Да. Спасибо большое. — Он взял сигарету и принялся внимательно ее разглядывать. — Да, я люблю египетские.
Пол поднялся.
Иоахим спросил по-английски:
— Ты куда? Ты что, нас бросаешь?
— Пойду немного пройдусь. Хочу посмотреть на людей, которые занимаются вон там гимнастикой. — Он показал на то место неподалеку, где мужчины и женщины стояли, изгибаясь и вращаясь так, точно поджаривали свои тела на вертелах.
— Ладно. Только не долго.
Он повернулся к мальчишке.
— Ты говоришь по-английски?
Польщенный, мальчишка улыбнулся и покачал головой.
— Можно познакомить тебя с моим другом Полом? Как тебя
— Гроте. Курт Гроте.
— А, Курт. Очень приятно. А меня зовут Иоахим.
Все обменялись рукопожатиями. Пол направился туда, где люди занимались гимнастикой.
Он принялся наблюдать за извивающимися фигурами в большинстве своем немолодых представителей немецкого молодежного движения. Когда он смотрел на них — на мужчин, женщин, мальчишек, розовых, как креветки, желтоватых или цвета красного дерева, — они казались ему нелепыми, даже красивые, а некоторые были красивы. Прожив в Германии всего два месяца с небольшим, он обнаружил, что ему начинает надоедать то, как стыдливо и упорно совершенствуют немцы свои тела. Они боготворили тело так, точно оно было храмом. Но почему они не могут принимать себя такими, какие они есть? — подумал он. Мне опротивели все эти люди, которые без конца силятся добиться идеального телосложения и изнуряют себя упражнениями только потому, что не в силах примириться с нынешним своим физическим состоянием. Они не могут простить себе того, что наделены теми телами, с которыми родились. Иоахим, конечно, в обхождении с мальчишками великолепен. Он переходит от мальчика к мальчику и будет продолжать это делать даже тогда, когда станет старше — будет постоянно гоняться за красотой и любовными приключениями, постоянно вынужденный и сам притворяться мальчишкой, вынужденный оценивать себя по образцу самого красивого мальчишки на свете.
Там, в песчаных дюнах, эти новоиспеченные немцы выкручивали и выкручивали свои тела, словно исстрадавшиеся акробаты, и каждый отрицал свою самобытность, пытаясь превратиться в совершенное Дитя Солнца.
Пол подумал о том, не следует ли ему попробовать жить по принципам Иоахима. Но за несколько мгновений он совершенно отчетливо осознал, что ему это не удастся, и желание это пропало. Он отвернулся от бесконечно вращающихся атлетов песчаных дюн, от сцены из «Purgatorio» [21] .
21
«Чистилище» (um.).
Он не спеша направился назад, к Иоахиму и Курту. Иоахим смеялся вместе со своим новым другом, за которым все время внимательно наблюдал. Иоахим сидел на песке, подтянув колени к груди и доставая руками до лодыжек. В руке у него была сигарета. Стряхнув пепел с большого пальца ноги, он начал рассказывать очередную историю.
Лицо Курта сияло от удовольствия, пока он лежал на спине, очарованный и расслабленный, зарывшись локтями в песок. Он следил взглядом за каждым движением Иоахимовых рук. А Иоахим непрестанно наблюдал за выражением Куртова лица.
Когда рассказ, по-видимому, подходил к концу, Пол уселся рядом.
— Привет, Пол, — довольно сонным голосом сказал Иоахим. — Чем занимался? Искупался еще разок?
— Я смотрел на тех людей, что занимаются гимнастикой.
— И все? По-моему, занятие довольно скучное.
Он поднялся и протянул руку Курту:
— Думаю, нам пора. Не забудь, до завтра. Auf Wiedersehen!
Когда
— Мы договорились с ним завтра пойти в поход. Надеюсь, ты не против?
— Нет, я с удовольствием.
— Отлично. Он будет ждать нас в девять у выхода из гостиницы.
После ужина он зевнул и спросил:
— Чем бы тебе сейчас хотелось заняться?
— Не знаю. Еще не думал. А тебе?
— Я же тебя спросил, — слегка раздраженно сказал Иоахим. — Неужели тебе самому нечем заняться? Ты всегда хочешь делать то, что и я?
— Я бы хотел прогуляться по улицам и по берегу реки, посмотреть на людей и магазины. Но это, наверно, довольно скучно. — Пол не смог придумать ничего, что показалось бы достаточно интересным Иоахиму.
— Ну что ж, именно этого я и хотел. Только в конце мне хотелось бы выпить.
Они перешли площадь, миновав собор, и вышли на улицу, по которой летними вечерами движение транспорта было запрещено, ибо летом она использовалась для пешеходных прогулок. Люди прохаживались взад и вперед, и все придерживались правой стороны. Иоахим, взяв Пола под руку, шел медленно, почти посередине этого фарватера. Он чересчур пристально разглядывал прохожих. Казалось, в каждом он видит актера или актрису со своей ролью в разыгрываемом гуляющей публикой спектакле.
— Мне всегда нравится наблюдать за людьми. Я очень многое чувствую, когда вижу, как они ходят или смотрят на меня. На вечеринке я наблюдаю за каждым, кто входит в комнату. Один вошедший — пустое место, его никто не замечает. Но потом, возможно, входит другой, и все сразу ощущают его присутствие. Он смотрит на тебя, и ты чувствуешь, что это натура живая, тонкая.
Говорили они не много, лишь изредка, словно подавая друг другу сигналы, обменивались очень краткими замечаниями по поводу идущих навстречу людей. Пол с Иоахимом все время смотрели на одни и те же вещи, и вдвоем они получали куда большее удовольствие от света и ритма улицы, чем могли бы получить поодиночке.
Они дошли до конца ярко освещенного променада и свернули на дорогу, которая вела к реке. Когда они подошли к реке, Иоахим перегнулся через парапет, взглянул на нее и сказал:
— А знаешь, мне нравится общаться с такими мальчишками, как Курт. Я бы хотел целями днями купаться с ним, гулять, веселиться и поменьше разговаривать.
Они зашли в кафе, где заказали пива. За соседним столиком сидел молодой человек в черной фетровой шляпе, который внимательно смотрел, как они пьют. Иоахим, в обычной своей манере, вскоре уже болтал с этим молодым человеком — и угощал его пивом. Звали его Николас. Он представился русским эмигрантом, живущим в Париже, и рассказал о своей тамошней жизни, о долгах, о своей дружбе с Кокто, о русском балете.
В гостиницу они возвращались не спеша, под руку. Почти всю дорогу они говорили о Николасе, чьи рассказы и позабавили их, и взволновали.
Они поднялись к себе в номер. Пол быстро разделся и лег. У Иоахима же много времени отнял вечерний туалет, достигший кульминации, когда он надел на голову сеточку, дабы волосы оставались зачесанными назад. Пол решил, что для англичан это не типично.
Наконец, однако, Иоахим с туалетом покончил. Взяв Пола за руку, он присел на краешек его кровати и посмотрел на него своими широко раскрытыми, внимательными глазами, которые всегда, казалось, смеялись в глубине своей тьмы, похожей на тьму театрального зала. Потом, взяв обе руки Пола в свои, он поцеловал его перед сном.