Хранитель ядов
Шрифт:
Ответа у меня не было, а долгое молчание мальчик воспринял как нежелание рассказывать о чуде, которое позволило мне выжить.
– Ну и пожалуйста! – надулся он. – Не очень-то и хотелось знать!
Однако долго обижаться у него не получилось. Любопытство взяло верх.
– Я Дакот. Живу во-о-он там, в селении вниз по дороге. А тебя как зовут?
Виски сдавило с новой силой, отчего у меня получилось лишь дико вытаращить глаза.
– Ясно. – Не получая ответы на свои вопросы, мальчик мгновенно приходил к собственным умозаключениям. – От удара потерял память. Даже
Я устало мигнула.
– Не видел тебя раньше здесь. Тут вблизи вообще из нашенских никого нет, ну как мы с тобой. Возраста нашего… – Дакот задумчиво почесал затылок. – Скучно. Даже поиграть не с кем. Вставать-то собираешься?
– Да…
– Тогда руку давай. – Дакот вцепился в мои запястья и потянул, помогая сесть.
Из моего горла вырвался натужный всхлип. С правой стороны от волос по виску, а затем по щеке потекла кровь, смешиваясь с дорожками из слез.
– Ого. Да ты точно почти Мертвец! – Дакот с интересом смотрел, как красные капли оканчивают путь, впитываясь в воротничок моей белой рубашки. – Тебе надо к Руаре. Она уберет кровь. А пока, – мальчик вытащил из заднего кармашка брюк серый носовой платочек с парочкой грязных пятен на краях и, проведя им по моим шее и щеке, с силой прижал грубую ткань вместе с челкой к ране, – на вот. Держи рукой. И не ной. Папа говорит, что мужчина не должен плакать. А если вдруг захочется, то только в одиночку.
Я положила пальцы поверх платка и громко шмыгнула носом. Перед глазами все плыло. Контуры мальчика двоились и троились.
– Пойдем. – Дакот взял меня подмышки и, резко дернув, поставил на ноги.
К горлу подкатилась тошнота, а кожа на животе вспыхнула жгучим пожаром.
– Живот… – простонала я.
– Тоже поранил? Давай-ка уберем лишнее.
Дакот опустился передо мной на колени. Меня дико шатало, и я, потянувшись к нему, оперлась свободной ладонью на его плечо. Грубая ткань рубахи мальчика и часть подтяжек на плече неприятно терлись о пальцы, но я лишь сильнее уцепилась за единственную опору, не дающую телу рухнуть навзничь.
Почему-то стало легче дышать. Я наклонила голову, равнодушно наблюдая за тем, как Дакот расстегивает последнюю пуговицу моего жилета.
– Руки в стороны. Эй, Мертвец, слышишь? В стороны! Ну что ты делаешь?! Не роняй платок! Эх, опять у тебя кровь!
Секунду спустя жилет был брошен на камень, а скомканный платок вновь прижат к моему лбу. Дакот, сердито сопя, осмотрел мою рубашку и, пожав плечами, дернул края вверх, обнажая живот.
– Всего пара ссадин, нюня. А ты расхныкался, как будто тебе камнем живот вспороли. Как свинка, которую режут.
– Я не свинка.
– Угу, ты Мертвец. – Дакот хотел уже отпустить края рубашки, но внезапно что-то привлекло его внимание. – Какие чудные у тебя родинки на пузе.
– Родинки?
– Раз, два, три… штук десять вокруг пупка. И цвет-то какой-то не такой. Как у украшений, которые в маминой шкатулке лежат. Аме… аме… аметисты. Фиолетовые. Только мама говорила, что у нее ненастоящие аметисты в украшениях. Настоящие
«У меня аметисты вокруг пупка?» – Мысль была слишком сложной для моего состояния, поэтому в тот день почти сразу выскочила из памяти.
– Мертвец, не засыпай опять. Нам еще до лавки Руары идти и идти. – Дакот отошел от меня и взял с камня маленькую потрепанную котомку, набитую сухими травами. Закинув ее себе на плечи, мальчик двинулся вперед.
Первый же самостоятельный шаг привел к плачевным последствиям. Скальная поверхность стала приближаться с немыслимой скоростью, и только руки Дакота, прыгнувшего ко мне с диким воплем, спасли мой лоб от новой боли.
– Ты прямо как Сантьяго после двух чашек наливки Руары. – Дакот усадил меня обратно на землю и с досадой сплюнул в сторону. Плевок не получился, и нить слюны, качнувшись, влепилась в подбородок. Мальчишка поспешно утерся рукавом и с подозрением покосился на меня – не смеюсь ли. – Даже стоять не можешь?
– Чуть-чуть посижу. – Левое веко поползло вниз, с правым еще удавалось как-то справляться. – Отдохну.
– Нет у меня времени ждать. – Сердито сообщил Дакот, обходя меня со всех сторон. Затем он наклонился, просунул руки под моим животом и, уцепившись с другой стороны за складки рубашки, поднял меня.
Дыхание перехватило. Всем весом я упиралась в руки мальчишки, а они, в свою очередь, сдавливали мне ребра и живот. Голова и ноги провисли. Кровь заструилась по щеке и закапала на камни.
– Неудобно, – пожаловался Дакот, больно впиваясь пальцами в мой левый бок в попытке удержать меня на весу. – Странно. Чукку таскать так было легче. Знаешь Чукку? Щенок. Ничейный. Все его подкармливают.
Когда он вновь опустил меня на землю, я едва ловила ртом воздух.
– Что же с тобой делать? – Дакот огладил пальцами подбородок, как это делали взрослые мужчины. – Ты совсем не мягкий. Чукку намного приятнее переносить с места на место.
Мне хотелось извиниться за свою «немягкость», но голос подвел.
– Ладно, Мертвец. Попробуем еще раз.
Мальчик приобнял меня за плечи, заставляя встать с четверенек, а затем, резко присев, подсек ребром ладони под коленями. Подставив руки, он дождался моего падения на них и тут же выпрямился.
– А вот так немного лучше, – удовлетворенно заключил Дакот, слегка сдвигая руку, чтобы она оказалась под сгибом моих коленей. – Кстати, Чукку этим способом не потаскаешь. У него сразу лапы кверху, и вообще он становится похож на волосатого младенца. Готов, а, Мертвец?
– Угу.
Мне было очень спокойно от тепла, исходящего от груди мальчишки. Я склонила голову на его плечо. Он не умолкал ни на секунду, легко взбираясь по каменистой тропе. Его голос отдавался глухим отзвуком в груди, убаюкивающим меня, словно колыбельная Мисси. От рубашки исходил легкий запах пота, но даже это успокаивало меня. Сжимая в кулачке грязный платочек, я чувствовала, как редкие капли все еще не остановившейся крови прочерчивают кривые линии на лбу и впитываются в рубашку мальчика. Но того, похоже, это ничуть не расстраивало.