Хранители очага: Хроника уральской семьи
Шрифт:
— Да што ты? — испуганно всплеснула руками Петровна.
— …приволокет средь бела дня, запрутся в другой комнате, и вот давай менжуются…
— От так дьявол!
— …А ну-ка взгляни, мать! Взгляни! — На кухню с сияющими глазами влетел Антон. — Во, смотри! — И он протянул ей большую истрепанную фотографию. — Это вот отец у меня был. Во усищи какие! Это — мать! А вот братаны… видишь, вот этот, это и есть старший, Степан, которому Петька-то рожу расквасил. Вот он, Петровна… Ну, а вот этот… Иван… прапорщик у нас, строгий,
Вернулась домой Петровна, а там тоже ее за столом поджидают. Посредине бутылочка возвышается, винегрет стоит, салат, колбаска нарезана, ложки-вилочки лежат, самовар пыхтит в сторонке.
— С застолья да опять к застолью! — только и сказала старуха.
— Во даешь, мам! Это где ж ты успела позастольничать? — удивилась Аня. Алешка, тот без слов, подошел к бабушке, взял за руку, отвел руки мыть, привел обратно, усадил ее за стол.
— Ишь, проголодался как! — понимающе подмигнула Петровна Ане.
— Заждался… не без этого, — сказала Аня.
— И не заждался. И вовсе нет. А давай садись, есть будем.
— Я и говорю, проголодалися, — улыбнулась Петровна. — С одного да за другой стол… Да как, говоришь, где успела позастольничать… с соседями познакомилась… повидала их, значит…
— Ну и как они? — насторожилась Аня, тоже присев к столу; распечатала бутылку, налила в рюмки.
— Не поверишь, Аня. Век бы жить с такими…
— Ну и слава богу, — вздохнула Аня. — Были б люди хорошие, а там дело нас не касается.
— Антон, сосед-то, ох шебутной мужи-ик… — протянула старуха.
— Вот тебе и жених. И женись на нем! — буркнул Алешка.
Аня с Петровной переглянулись и вдруг разом прыснули.
— И нечего смеяться. Смех без причины — признак дурачины, — бубнил свое Алешка.
— Ну-ну, разошелся, — погладила его по голове Аня. — Успокойся.
Алешка, пока мать с бабкой выпили по рюмочке кагора, пока закусывали винегретом, быстро наелся, напился чаю и вылез из-за стола.
— И што так? — удивилась Петровна. — Што так быстро наелся-то?
— А то, — снова буркнул Алешка. — Спасибо. А ну вас… — И выскочил из комнаты, как пуля.
— Ревнует, — сказала Аня.
— А чего? Вот глупой…
— А как же. Переживает. Думает, уходить от нас собираешься. Весь день как не свой.
— Ну-ко пойду взгляну на него. Чего он там… — Старуха поднялась из-за стола, приохнула невольно, подхватившись за поясницу. И уж через минуту вернулась. — Варнак. И слушать бабку не хочет. Хотела ему по-людски, а он прыг в сад, через окошко-то, — только его и видала.
— Может, мы зря обо всем толкуем? При нем-то, а, мама?
— А нет, нет, не здря. Пущай слушает. Плохого ничего не скажем, а хорошему, может, научится. Мы-то говорим —
— А видать, и не все понимает.
— Понимает, куда там. Все понимает. Но форс-то тоже надо держать. Мужик все же. Со счетов не сбрасывай.
Выпили еще по рюмке.
— Я, значит, когда пришла-то к им… встречает меня… слышь, Ань?
Аня, слушая, вдруг невольно расширила глаза, секунду-другую еще держалась, а потом, запахнув рот ладошкой, сорвалась со стула и бросилась вон из комнаты.
— Што это с ней… вот беда-то… — Петровна поспешила за Аней.
В туалете, над раковиной, и полоскало Аню. Синие густые вены вздулись на висках, лоб сделался изжелта-пергаментным, а выше к волосам — белым как мел, в корнях волос испарина блестит, в глазах застыла мутная тяжелая тоска. Только чуть отойдет, вздохнет раз-другой, отдышится — и снова полощет до спазмы в желудке, и идти уж вроде нечему, желчь стронулась, а все равно выворачивает наизнанку, крутит-вымучивает.
Петровна дрожащей рукой сунула ковшик холодной воды, Аня припала к нему губами, делая большие, больше чем нужно, глотки, давилась, комом застревала вода посреди горла, аж гортань ломило.
— Не спеши… помалу, помалу…
Аня кивнула, отпала от ковша, закрыла глаза, постояла так, потом, набрав в рот воды, запрокинула голову, — волосы, густые, черные, рассыпались по спине, — стала полоскать горло, с отвращением — с облегчением сплевывая воду в раковину.
— Ну и вот, ну и молодец… — приговаривала Петровна. — Пошли-ка. — Обхватив Аню за пояс, она потихоньку, осторожно повела ее на веранду, на холодок; уложила на диван, не зная, что не раз и не два уже лежала здесь Аня все по той же причине.
— И што за напасть за такая… — бормотала старуха, поправляя подушки под головой, укрывая Аню одеялом, — согреешься от озноба — оно сразу и полегчает. А я смотрю… што такое… про Антона, соседа, хочу рассказать, а ты рот-то ладошкой. Кагор, видать, виноват. Говорят еще, лекарство он вроде… вот тебе и лекарство. Старья навыпускают разного, а мы травимся…
Аня лежала не шевелясь, закрыв глаза; что-то в бормотании Петровны раздражало ее, но что — не могла взять в толк.
— Эт-та, помню, еще недавно плохо с тобой было… Ну да, селедку ты тогда попросила. Видно, не все твое нутро принимает. Такое уж у тебя устроение…
Странно, но Ане вдруг показалось, что Петровна давно догадывается, что с ней происходит такое, только или виду не хочет подавать, или жалеет; и вот тут-то поняла она, что ее раздражало в словах старухи — игра какая-то, что ли, притворство. «Ведь знает же, наверно. Догадывается. Так нет же… «Кагор, видать, виноват…» Вот уж не ожидала от нее притворства…»
— В другой раз поберегись кагора. Вообще последи за собой. Мало ли как оно у тебя после Севера. А и не заметишь — желудок сорвешь, а он еще ой как нужон…