Хранители завета
Шрифт:
В облаке пыли мы уносимся от «шеви-блейзера» и от шоссе. Машину трясет, и шины грохочут по неровной поверхности.
За облаком пыли мелькают фары «блейзера».
Трайн умудряется править среди огромных камней.
— Мы едем по остаткам старой грунтовки между Рейкьявиком и Тингведлиром! — кричит он.
У нас есть преимущество: мы едем первыми и имеем хороший обзор, но «блейзер» не отстает.
— Звони один-один-два! — кричит Трайн.
Дрожащими руками вытаскиваю телефон. К счастью, связь есть. Когда оператор наконец понимает, что я говорю по-английски, а не на ломаном исландском, что за нами гонятся вооруженные
«Блейзер» всего в нескольких метрах от нас. Внезапно он сворачивает в сторону. Они задумали нас обогнать.
Огромный камень я замечаю раньше водителя «блейзера». Он не успевает среагировать. Раздается металлический скрежет, машина переворачивается и оказывается на камне колесами вверх.
Мы едем еще несколько километров по старой грунтовой дороге, потом перебираемся на заасфальтированную, которая приводит нас на главное шоссе до Рейкьявика.
Звонок из полиции раздается, когда мы уже около университета. Нас спрашивают, куда мы пропали.
Что они не нашли нас — понять можно.
Но почему они не нашли «блейзер» — это беспокоит меня.
В университете нам разрешают воспользоваться пустой лабораторией. Один из сотрудников, друг Трайна, помогает открыть ларец.
Внутри мы обнаруживаем обернутый тканью и закутанный в вату короб из твердых пород дерева, а в нем шесть больших пергаментных свитков, связанных кожаной лентой и защищенных несколькими слоями мягкой ткани.
С невероятной осторожностью мы раскрываем первый свиток. Он в поразительно хорошем состоянии. Листы пергамента покрыты двумя колонками маленьких симметричных значков. Я пытаюсь прочитать текст, но значки мне неизвестны, хотя и напоминают что-то знакомое. Взгляд Трайна тоже скользит по страницам. Колонки написаны на двух языках. Язык левой, скорее всего, похож на коптский — язык, на котором говорили и писали на территории Египта примерно с 200 и вплоть до 1100 года. Правая колонка напоминает иврит.
Трайн проводит по пергаменту кончиками пальцев, нюхает его и рассматривает значки:
— Полагаю, манускрипту тысяча плюс-минус сто лет.
Он сворачивает документ и кладет его в коробку. Мы несем ларец по винтовой лестнице в подвал, где самые ценные из старых манускриптов хранятся в надежно защищенных сейфах при неизменной температуре и влажности. За толстой тяжелой стальной дверью хранится письменная история Скандинавии, разложенная рядами по метровым стеллажам, тщательно упакованная в бумагу, в плоских коробках.
Мы ставим ларец с пергаментными манускриптами из Тингведлира в надежный сейф подвала Института Аурни Магнуссона.
День получился долгим. Полицейские. Журналисты. Ученые. Все снова и снова хотят услышать эту историю.
Когда позже я возвращаюсь на такси в гостиницу, мне звонит начальник полиции Боргарнеса.
Ими только что зафиксировано проникновение в снимаемую мной квартиру при Центре Снорри. Вероятнее всего, взлом был совершен уже вчера, сразу после того, как я уехал в Рейкьявик. Начальник полиции откашливается и говорит:
— Я пообщался с полицейскими в Рейкьявике. Принимая во внимание все обстоятельства, они решили прислать сегодня вечером к вашей гостинице патрульную машину. На случай непредвиденных
Такси останавливается около гостиницы. Я расплачиваюсь с шофером. И думаю: ««На случай непредвиденных осложнений» — звучит угрожающе».
РУНИЧЕСКИЙ КОД
Я люблю гостиницы. В них всегда чувствуешь себя как дома. Здесь никто не пристает к тебе с ненужными расспросами. А когда ты уходишь из номера, горничная спокойно, без всякого брюзжания, заправляет твою постель и наводит порядок. Так что когда ты, усталый и измученный, отпираешь дверь в номер, там уже чисто и прибрано.
С улыбкой на лице я открываю дверь и вхожу в номер 206.
Их двое.
Арабы.
Один из них огромный, мускулистый детина весом минимум килограммов сто. Глаза как две черные дыры. Я узнаю его. Это тот гигант, который был на фото, присланном мне преподобным Магнусом. Он сбрил волосы на голове, но сохранил торчащую бородку и два кустика бровей. На щеках и подбородке — черные пятна однодневной щетины.
Второй — невысокий, плотного сложения, похож на сжатую пружину. Лицо измученное, как будто он всю жизнь ходит в обуви, которая ему мала.
Оба одеты в хорошо выглаженные темно-серые костюмы.
И оба у меня в номере.
Коротышка ждет у дверей. Гигант сидит на стуле у окна.
Мертвая тишина. Стрела страха пригвоздила меня к стене у открытой двери. Есть несколько причин, почему я не поворачиваюсь, не бросаюсь в коридор и затем вниз по лестнице. Одна из них та, что у меня трясутся коленки так, что колышется все тело. Другая — пистолет, который коротышка направляет на меня.
Даже на полутораметровом расстоянии я, благодаря толстенным, как бутылочное дно, стеклам и интересу с детских лет к стрелковому оружию, узнаю «глок».
— Please, [23] — жалобно произношу я.
Коротышка захлопывает дверь.
Я ощущаю слабый аромат лосьона для бритья и сигары.
— Добрый вечер, господин Белтэ, — говорит коротышка по-английски. Его голос сух, как ветер в пустыне.
Мое сердце бьется так жестко и быстро, что только свист раздается в ушах. Я задыхаюсь.
Знаком он посылает меня к гиганту на стуле. Я покорно делаю несколько нетвердых шагов.
23
Пожалуйста (англ.).
— Что вы хотите? — Жалкая и обреченная на провал попытка взять ситуацию под контроль. Голос у меня дрожит, и кажется, что я рыдаю.
Гигант проводит рукой по моему лицу. Кожа у него такая шершавая, словно он не раз сиживал на ветру в пустыне во время песчаных бурь.
— Где они?
— What? [24] — Я делаю еще одну попытку, только чтобы оттянуть неизбежное. Во рту так сухо, что язык прилип к гортани.
Коротышка машет пистолетом и повышает голос:
24
Что? (англ.).