Христа распинают вновь
Шрифт:
И пошел вперед, бормоча проклятья.
— С какой же стороны тронуть ежа, чтоб не уколоть себя? — спросил Яннакос. — Лучше с ним не связываться!
— Душа у него ранена, — сочувственно сказал Михелис.
— Да плюс к этому вдова, — добавил Костандис. — Да еще выпивки. Теперь он пойдет к себе домой, поколотит жену и дочерей. Все их запугивает, что выбросит на улицу.
— Вошел в него Иуда и обрабатывает его, — сказал Яннакос, — трудно будет ему избавиться от него. Боюсь я за
— За Манольоса? — удивился Михелис.
— Мне кажется, вдова бегает за нашим Манольосом, — ответил Яннакос. — Позавчера я видел, как она разговаривала с ним у колодца. Об этом узнал Панайотарос и взбесился. «Я его убью! — кричит теперь в сердцах, когда напьется. — Я убью эту сволочь!» — и точит нож на камне.
— Тогда пойдемте сегодня же вечером навестить Манольоса. Ты меня встревожил, Яннакос!
— Пошли лучше сейчас! — предложил Яннакос. — Боюсь, как бы не опередил нас Панайотарос. Мне показалось, что он направился к горе Богоматери.
— Давайте свернем и побыстрее выйдем к тропинке, — сказал Костандис, — дело не терпит.
Они свернули и вышли на тропинку. Молча, торопливо шли вперед, как будто предчувствуя несчастье.
Они увидели Панайотароса: задумавшись, обхватив голову руками, он сидел на камне под горой. Он их не заметил, и они обошли его, не сказав ему ни слова.
Мелкий дождь прекратился; в разрывах туч то тут, то там виднелось чистое голубое небо. Солнце стояло еще высоко и, казалось, улыбалось, выходя из туч.
Послышался звон колокольчиков, и кто-то весело и задорно заиграл на свирели. Друзья прошли мимо стада. Никольос отнял от губ свирель и посмотрел на них.
— Эй, Никольос, — крикнул ему Михелис, — Манольос в кошаре?
— Не знаю, я его не видел. Сходите посмотрите!
— Как он себя чувствует, Никольос?
— Как рак в огне, — ответил пастушонок и начал хохотать. — Жарится и поет!
— В хорошем настроении этот дикий козленок! — воскликнул Яннакос. — Пошли!
Михелис засмеялся.
— Расскажу и я вам один секрет, — сказал он. — Вчера вечером Леньо обратилась к моему отцу. Черт рогатый, а не девушка! Она, наверно, где-то узнала о болезни Манольоса. «Я не выйду за Манольоса», — сказала старику прямо и определенно. «Но почему же, другого полюбила, что ли?» — «Да». — «А кого?» — «Никольоса, пастушонка!» — «Но ведь он безусый, незрелый мальчишка, что же ты с ним будешь делать? Разве он может плодить детей?» — «Может, может! — крикнула Леньо. — Он хороший, может, тебе говорю, он мне нравится!» И начала ласкаться, подлизываться к старику. «Ну ладно, — сказал старик, — выходи за него себе на здоровье!»
— Да она бы и за козла вышла, прости меня, господи! — сказал
— Избавился Манольос, слава тебе, боже! — добавил Костандис и вспомнил свою жену.
Они приблизились к кошаре, вошли в нее, — там не было ни души! Обошли кругом кошару, прошли между скалами, покричали — никого!
— Боже мой, — прошептал Яннакос, — а может быть, он покончил с собой?
— Что ты сказал? — спросил Михелис.
Но Яннакос сам испугался произнесенных слов.
— Ничего, — ответил он.
Снова молча пошли по тропинке. Солнце уже начинало заходить, и гора покрывалась тенями. Друзья свернули с дороги и прошли мимо заброшенной церкви, прижавшейся к скале. Старая, забытая людьми церковь… Только раз в году вспоминали о ней — восьмого ноября, в день трех святителей. Это был большой праздник. Люди, приходя сюда, зажигали свечки, и озарялись полустершиеся фрески, оживали крылья архангела Михаила, черные, с красными краями. Затем, после обедни, люди уходили, гасли свечи, меркли крылья ангелов, и снова церковь ждала людей целый год…
Друзья вошли туда. Пахло сыростью и землей, как в могиле. Большая свеча догорала перед иконой Христа… Прошли в алтарь, посмотрели — никого нет.
— Он наверняка приходил сюда, — сказал Яннакос, — и зажег эту свечу… Но потом…
— Да поможет ему бог, — прошептал Михелис.
Манольос действительно был в той церкви, зажег свечу и весь день простоял на коленях в полумраке, глядя на Христа; он хотел с ним поговорить, но робел и не находил нужных слов… А Христос смотрел на него с иконостаса, как будто тоже хотел поговорить с Манольосом, но, боясь испугать молящегося, молчал.
И так прошел весь день. Они провели его в молчании, стоя друг против друга, как двое влюбленных, сердца которых разрываются, а уста безмолвствуют.
Только вечером, незадолго до того как пришли три друга, Манольос поднялся, поцеловал руку Христа — обо всем они уже переговорили, больше не о чем было говорить, — открыл дверь и направился в село.
«Что мне нужно было сказать, я сказал, — думал он удовлетворенно. — Мы договорились, он дал мне свое благословение, и я иду!»
И Манольос спустился по тропинке, спокойный и радостный.
Он обвязал свое лицо широким платком, так что видны были только одни глаза. Когда он вошел в село, уже вечерело. Он шел переулками, шел быстро и никого не встретил. Остановившись у дома Катерины, он решительно поднял руку и постучался.
Через некоторое время во дворе послышались шаги вдовы.
— Кто там? — раздался из-за калитки ее нежный голос.
— Отвори, — ответил Манольос, и сердце его забилось.