Христа распинают вновь
Шрифт:
— Когда бог захочет, отче, — ответил Михелис и наклонился поцеловать ему руку.
— Бог иной раз ожидает, чтобы ему подсказало человеческое сердце, Михелис, — промолвил священник и строго посмотрел на будущего зятя.
Поп хотел добавить еще что-то, но удержался.
— Доброго пути, — пожелал им Михелис, — пусть вам сопутствует бог!
Михелис на минутку задержал в своих руках худенькую ручку Марьори и тихо прошептал:
— Марьори, дорогая, только ты!..
И отвернулся, чтобы скрыть слезы. Потом взобрался на высокую скалу и долго смотрел вслед удалявшимся. «Мое сердце еще связано с этой землей…» — прошептал он.
Он окинул взглядом гору, поля.
Михелис слышал, как парни петушиными криками отвечали на девичьи голоса, и чувствовал нескончаемую печаль в своем сердце. Каждый год парни и девушки приходили на сбор винограда, и всегда Михелис слушал их песни, но в этом году они казались ему не песнями, а плачем.
Стоя неподвижно, Михелис ощущал, что к нему возвращается жизнь, неистребимая и безотрадная. Крутилось колесо жизни: теперь собирали виноград, потом наступит черед сбора маслин, затем придет рождество… И снова расцветет миндаль, зазеленеет пшеница, а затем настанет пора жатвы… И Михелис был словно привязан к этому колесу, поднимался и опускался вместе с ним. И в солнце, и в дождь, и днем, и ночью. А Христос — сначала ребенок, затем мужчина — ходил по земле и сеял божье слово. Потом Христа распинали, он воскресал и поднимался на небо; на следующий год он снова спускался на землю — и опять его распинали.
В висках Михелиса стучало, голова кружилась, он ухватился за уступ скалы, словно хотел остановить это вращавшееся колесо, потом упал на землю, и, сам не понимая почему, зарыдал.
На следующий день, в воскресенье, старик Патриархеас не встал с постели. Он не мог заснуть ночью, его мучили кошмары, кровь приливала к голове, он задыхался. Он известил сына о свадьбе Леньо, но тот ответил: «На похороны я бы вернулся, но ради свадьбы не вернусь». Для старика эти слова были ударом.
— Что я ему сделал? Что я ему сделал? — шептал несчастный, и его глаза наполнялись слезами. — Только его одного люблю на этом свете. Почему же он меня не любит?.. Что я ему сделал?
Перед его мысленным взором прошла вся его жизнь. Вспомнил он своего отца, когда тот уже постарел, и, почти потеряв дар речи, от злости избивал кнутом работниц и работников, швырял камнями в девушек, которые ходили по воду, и разбивал их кувшины. Он жрал как дракон, пил как буйвол, не знал никаких болезней; ко всеобщему ужасу, у него даже росли новые зубы. Но однажды он свалился с горы и разбился насмерть. И вот теперь вспомнил старик Патриархеас, что тогда было, и содрогнулся. Когда ему сказали: «Твой отец разбился!» — на него напал истерический смех, который слышало все село. Он посмеялся, и ему стало легче, как будто давившая его скала свалилась с плеч: он почувствовал свободу и не мог сдержать своей радости.
Вспомнив все это сегодня, старик архонт вздохнул.
— А может быть, и Михелис чувствует такую же тяжесть, которая не дает ему свободно дышать? Неужели в этом мире за все приходится расплачиваться? И Михелис тоже начнет смеяться?
В испуге он широко раскрыл глаза.
— И все-таки я любил своего отца… Но и Михелис меня любит… Но тогда, в чем же дело? Не понимаю! Неужели так суждено, чтобы сыну становился обузой человек, его родивший? Почему? Почему? Не понимаю!
Все это, да и многое другое, вспомнилось старику
Счастливые молодожены стояли рядом, вымытые, нарядные, слегка вспотевшие. От них пахло, словно от коней, которые выходят из моря. Чувствовалось, что оба они уже одно целое в этом мире, что должны они дать жизнь новому существу.
Старик архонт остановился рядом с ними, ему предстояло возложить на них венцы. Поп Григорис пел псалмы, а пономарь мерно размахивал серебряным кадилом. Кругом стояли приглашенные и любовались новобрачными. Две девочки держали поднос с конфетами.
Поп Григорис торопился. У него было тяжело на сердце, мысли его были там, с дочерью, которую сегодня осматривали врачи, многозначительно качавшие головами. Поэтому он торопился, пел, пропуская добрую половину написанного. Спешили и невеста с женихом — им хотелось поскорее остаться одним; не понимали они, для чего нужна вся эта церемония. Старик Патриархеас тоже спешил, ибо чувствовал, что колени у него подгибаются, и, стараясь скрыть свою слабость, напрягал все силы и бодрился.
— Друзья, — сказал он, когда таинство окончилось, — сегодня вечером мы празднуем свадьбу Леньо с Никольосом, добро пожаловать в мой дом! Ешьте, пейте и веселитесь. Мы зарезали нескольких ягнят, вина у нас много, — слава богу, уже начался сбор винограда, бочки наполнены до отказа. Пейте же сколько душе угодно!
Он повернулся к новобрачным.
— Живите хорошо, дети мои, — сказал он им, — до старости лет плодите детей, нянчите внучат, пусть род человеческий продолжается и не угаснет ваш очаг. И пусть смерть не очень-то задирает свой курносый нос! Что ж, она жнет, а мы сеем, посмотрим, чья возьмет! Ты слышишь, Никольос? Будь мужчиной, сей, сколько можешь! Я, извините меня друзья, поднимусь наверх, мне надо прилечь, я плохо себя чувствую. Но вы занимайтесь своим делом! Ешьте и пейте, раз это свадьба, веселитесь до утра! А вы, невинные девочки, и вы, безусые молодцы, торопитесь и вы с вашими свадьбами, чтобы и я там побывал, чтобы снова стал безусым молодцом и таскал вам вино большими корзинами!
Все весело засмеялись. Прощаясь, архонт поднял правую руку. Какая-то девочка побежала открыть ему дверь. На пороге старик остановился и повернулся к попу Григорису, который молча складывал епитрахиль и собирал свои вещи.
— Отче, — сказал архонт, — как только закусишь немного, не сочти за труд подняться ко мне, поговорим.
Но поп не стал медлить.
— Я иду с тобой, архонт, — сказал он. — Господь да будет с вами, дети мои! Пусть прочным и честным будет ваш союз, новобрачные!
Старики ушли. Приглашенные вздохнули с облегчением и набросились на еду и питье.
Оба старосты поднялись в комнату и заперлись. Внизу пир был уже в полном разгаре, мясо и вино рождали песни, пляски, безудержный смех и любовные вздохи, но старики наверху ничего не слыхали — они обсуждали важные вопросы.
Лежа в кровати, старик Патриархеас говорил долго. Он разошелся, рассказывая о большевиках. Фантазия его разыгралась; он изображал их кентаврами, которые мчались с севера так, что только искры сверкали из-под копыт… И там, где они проносились, пылали села… Впереди мчался Манольос, тоже полузверь-получеловек: изо рта у него вырывалось пламя, и рукой он показывал в сторону села Ликовриси…