Христоверы
Шрифт:
Выслушав его, Лопырёв поморщился.
– Мой сын, – сказал он, – это головная боль. Вымахал верстой, до макушки не достать, не подпрыгнув, а мне, отцу своему, обуза, а не подмога. Проку от него никакого. Только за юбками скакать горазд жеребцом, а родительский промысел никак не празднует.
– Видать, в тебя пошёл, – поддел его Сафронов. – Яблоко от яблони недалеко падает.
– Что я? – возмутился Лопырёв. – А ты лучше себя вспомни? Мы оба с тобой и попить и погулять любили, да дело знали. Только вот тебе повезло, дочка
– А ты жени его, – предложил Сафронов. – Может, и остепенится Влас твой, в семейную рутину погрузившись?
– А мы? Вспомни нас, Иван? – покачал головой Лопырёв. – Разве остепенила нас жизнь семейная? После венца ещё пуще вразнос ударились, правда, и о деле всегда помнили.
– Мы с тобой дело другое, Гаврила, – обронил Сафронов, наливая себе чая. – Ни мне, ни тебе не повезло. Тебя женили на кошельке отца Дуньки рябой, да и я тоже не по своей воле женился. Вот потому искали счастье мы не дома, не в семье, а в вине и обществе девок распутных.
Выслушав его, Лопырёв задумался, и его лицо осветила широчайшая улыбка.
– А знаешь, что, Иван: выдай-ка свою Анну за моего Власа? – оживился он. – Дочь у тебя одна и сын у меня один, и всё, что от нас останется, им достанется?
К предложению Лопырева Сафронов оказался совершенно не готов. Но как человек бывалый и изворотливый, Иван Ильич мгновенно сообразил, что ответить другу.
– А что, мысль хорошая, Гаврила, – сказал он с улыбкой. – Только Анна моя сейчас в Казани, в университете учится. Вот закончит, тогда и пожалуйста. Вполне возможно я благословлю её под венец идти.
– Другого ответа я и не ожидал от тебя, Ваня, – осклабился Лопырёв. – Ты всегда был сам себе на уме, даже пьяный в стельку. А ежели глубже копнуть? Для чего бабе нужна учёба? Читать, писать умеет, вот и будя. Ей того достаточно. Согласись, чтобы детишек рожать и растить их, много ума не надо.
– Тогда давай хотя бы конца войны дождёмся? – предложил Сафронов. – Да и дочку негоже с учёбы срывать. А свадьба нынче людей не порадует, а обозлит. Кругом горе, а у нас, у купцов, видишь ли, праздник отмечается?
– Иван, не крути мне мозги, я же тебя как облупленного знаю, – возмутился Лопырёв. – Не хочешь свадьбы, так и скажи. И нечего тут то на то, то на сё ссылаться.
– Ну что ты, не горячись, Гаврила, – со страдальческим выражением лицам обратился к нему Сафронов. – Да разве я против породниться с тобой? Ты меня неправильно понял. А война… Я вот чего опасаюсь, вдруг твоего Власа на войну закатают? А там и убить могут, не дай бог! Овдовеет моя доченька, вот чего я опасаюсь?
– Да не заморачивайся ты на сей счёт, Иван? – ухмыльнулся Лопырёв. – Мой сын на войну не пойдёт. Я уже заплатил кому надо и сколько надо. И Власа в покое оставят.
«Подсуетился, значит, скотина», – с озлоблением подумал Сафронов, а вслух, с довольной улыбкой, сказал:
– Тогда всё,
– Как пить бросил и по бабам мыкаться завязал, – с бравадой сообщил Лопырёв.
От ответа закадычного приятеля у Сафронова глаза полезли на лоб.
– Что ты сказал? Я не ослышался? – воскликнул он. – Я же к тебе только для того и пришёл, чтобы водки попить предложить.
– Всё, отпил я своё, Ивашка, – погрустнел Лопырёв. – А вот чайку давай ещё выпьем. И досуг у меня теперь другой появился. Всё, чем мы раньше с тобой занимались, я в помойку выбросил и забыл, так-то, Ваня.
Сафронов в сердцах отодвинул от себя пустую чашку и накрыл её ладонью, давая понять, что чаепитие закончилось.
– Всё, мне пора, – засобирался он. – Спасибо за чай, но я ещё пойду и водки выпью.
– А уговор наш о женитьбе детей будем считать состоявшимся, Иван Ильич? – не пытаясь его задерживать, поинтересовался Лопырёв.
– Конечно, – пообещал Сафронов. – Не сомневайся, дружище. Если твоего сына на фронт не отправят, значит, и мне беспокоиться нечего.
Сафронов вышел на улицу в отвратительном настроении. Усевшись в коляску и не обращая внимания на кучера, он грубо высказался:
– Ишь чего удумал, скотина! Своего раздолбая на моей красавице Анечке собрался женить.
В сердцах он изобразил пальцами кукиш и вытянул руку в сторону дома Лопырёва.
– Вот тебе, выкуси, Гаврюша, – прошептал он злобно. – Дочка моя никогда твоему бездельнику не достанется, хоть тресни, хоть лопни, жизнью своей клянусь.
Не слыша команды барина, сидевший на козлах кучер медленно обернулся и уставился на Сафронова.
– А ты чего таращишься, дурак? – разозлился Иван Ильич. – Мы ещё долго будем торчать у этого дома?
– Дык я слова вашего жду, барин? – пробубнил кучер. – Дык, куда ехать, прикажете?
– Да хоть куда! – в сердцах выкрикнул Сафронов. – Только подальше от этого логова.
Пожимая плечами и что-то бормоча под нос, кучер взмахнул кнутом, и… Он не успел подстегнуть им коня. К коляске подошёл крепкий высокий мужчина и удержал его за руку.
– Эй, а ну отпусти мою руку, поганец! – прикрикнул на него опешивший кучер. – Я сейчас тебя…
Сафронов глянул на мужчину и узнал его.
– Савва? Ржанухин? Чего тебе? – обратился он к хлысту. – Чего ты удерживаешь мою коляску?
– Вижу, признал, барин! – одарил его Ржанухин широчайшей улыбкой.
– Ну, признал, и что? – удивился Сафронов. – Ты с каким-то делом ко мне, Савва?
– Так и есть, с делом я к тебе, барин, – отпуская руку кучера, кивнул утвердительно Ржанухин. – Меня к тебе старец прислал. Приглашает он тебя на воскресное соборное радение.
«Вот даже как? – изумился Иван Ильич. – Что же может означать такое приглашение? Какая в этом подоплёка?»