Хризо
Шрифт:
Сайда опять рассмешила нас; прервала пение и сказала:
– Хафуз-ага, когда турок будем бить, я тебя не трону, а своего мужа убью.
– А что, – спросил Хафуз, – ревнив верно, бьет тебя?
– Ба! бить ему меня! Он меньше меня ростом…
– Так за что же?
– Вот за то, что короткий такой; я хочу мужа пали-кара, как ты, такого..
И защелкала опять языком, встала и простилась:
– Пойду, – говорит, – домой; будет мой короткий сердиться, что запоздала…
– А, боишься? – сказал Хафуз. – Так я нарочно
– Если так, так `a la Franka пойдем вместе, Хафуз-ага! – схватила его под руку и пошла с ним через сад до калитки.
– Adieu, mademoiselle! – сказала она нам у калитки и подала мне руку. Потом обратилась к Хафузу: – подай Хризо `a la Franka руку.
Хафуз, немного краснея, протянул руку. Хризо, опять нимало не смутясь, пожала ему руку.
Тогда мне пришла мысль… Я сказал сестре так, что Хафуз слышал:
– Я в русское консульство уйду на целый вечер; а ты бы пошла на вечер к соседке…
Хризо отвечала, что посидит дома. Когда калитка заперлась за нашими гостями, она позвала служанку нашу и сказала ей:
– А ты, моя девочка, не скучай дома; поди с детьми на дорогу погуляй…
Я увидал, что моя хитрость удалась. Как только стемнело немного, я с величайшей осторожностью пробрался чрез задние тропинки и засел в глубокую рытвину, которая входит со стороны в наш сад. На краю ее, у стенки нашей, выросла большая смоковница; я сидел под ней и думал:
– Другой дороги Хафузу к нам нет! Я его увижу, а он не увидит меня.
Не просидел я и пяти минут, как Хафуз пришел и стал у нашей стенки.
Постоял, осмотрелся и начал тихонько насвистывать песню.
Хризо тотчас же вышла, и, облокотясь оба на ограду, они стали разговаривать.
– Видела ходжу? – спросил Хафуз.
– Видела.
– Что он говорил тебе?
– Много говорил. Хорошие слова все сказал. Говорил: «видишь, мы добрее христиан: христиане нашего пророка не почитают, а мы Иисуса почитаем. И Он был великий пророк».
– Хорошо, – сказал Хафуз. – А еще что он сказал?
– Сказал, мiр на четырех столбах; один столб золотой – ваш ислам, второй серебряный столб – наша христианская вера, третий медный столб – вера еврейская, а свинцовый столб – франкская вера. У франков книг нет священных, так он сказал…
– И это хорошо сказал, – заметил Хафуз. – Другое дело, вы, христиане, другое дело франки.
После этого оба постояли молча.
– Не боишься? – спросил потом Хафуз.
– Боюсь, – сказала сестра.
– Не надо бояться. Отец мой согласился. Знаешь, как он жалеет меня, что ни захочу – все сделает. Посмотри, какой я тебе гаремлык отделаю! Что за шолковые диваны будут! В Константинополе куплю. Фередже и яшмак будешь на дворе носить: а дома – что хочешь; хочешь атласные шальвары; хочешь франкское платье…
– Что ты прикажешь – то я буду носить, – отвечала сестра. – Я буду тебя всегда слушаться. Когда
Потом она вздохнула, помолчала и спросила:
– Ты верхом когда же ездил, что твои руки кожей пахнут?..
Дальше я не мог вытерпеть и вышел из засады. Хафуз вынул нож.
– Стой, Хафуз, ножа не надо! – сказал я и взял его руку. – Ступай домой и образумься! Ступай скорей, пока не увидали люди.
Хафуз ушел; сестра упала на землю и закрылась руками. Я поднял ее и увел в дом. Она бросилась мне в ноги и просила не говорить ни слова отцу и матери, клялась, что оставит Хафуза, обещала, если я хочу, пойти в монастырь; предлагала запереть ее на ключ до приезда отца… Она до того рыдала и клялась и просила меня, что я обещал ей молчать до тех пор, пока другой раз не замечу, запретил ей ходить в гарем Рустема-эффенди, и так как после этого нам вместе оставаться было тяжко, то я ушел к Розенцвейгу и рассказал ему все. Он сказал:
– Она права. Я бы на ее месте сделал то же. Хафуз – прелесть!
– Так, по вашему мнению, надо им дать свободу?
– О! нет. Вы не имеете права на это, – отвечал он. – Вы обязаны ревниво охранять ваше собственное положение в крае. Терпимость уронит вас. К тому же твердые верования ваших родных не фанатизм, а только сила: безверие – болезнь и слабость, а не сила…
– Правда, – сказал я, – но как тяжко мне!
– На то жизнь и зовется жизнью, чтобы кипела борьба, – отвечал Розенцвейг. – Вот я не борюсь – и не живу.
Пока мы придумывали, какие взять меры, прибежала наша служанка и сказала в ужасе, что Хризо похитили из дома, и никто не знает, где она; никто не видел ее ни на дороге, ни на улице.
Посуди сам, что я чувствовал! Отлагаю рассказ до завтра.
12-го января 1866 г. Константинополь.
Когда сразила меня эта весть, я ничего лучшего не нашел, как пойти прямо к Рустему-эффенди. Он скрыл, что уже знает о побеге сестры с его сыном и сказал с большим достоинством:
– Дитя мое! Я твоему отцу старый друг и не стану подучать дочь его огорчать родителей. Ты мой нрав знаешь. Что Хафуз твою сестру любит, и она его, я сам узнал недавно. В доме моем их нет, поверь мне. Я бы ее тотчас же к отцу воротил. Арабы, сын мой, люди тоже умные, и они говорят: «Дитя, которое любит и веселит своего отца, прекраснее ветра пустыни, напоенного благоуханиями!» Посмотрим, не увез ли он ее в Серсепилью, а в городе ворота уже заперты.
Он велел сейчас же оседлать себе мула, и мы вместе поехали в Серсепилью. Войдя в свой дом, Рустем-эффенди грозно спросил сторожа; но сторож клялся, что Хафуз не приезжал и никто не был. С фонарем мы осмотрели все углы дома и пустой гаремлык. Не было никого. Я сказал: