Хромой Орфей
Шрифт:
Потом арестовали Гонзу, у Войты возникло острое ощущение опасности, и он был почти рад этому.
А через несколько дней... То, что произошло через несколько дней, навсегда врезалось ему в память со страшной, почти осязаемой наглядностью, все - и лица, и слова, и это ноющее чувство под ложечкой, и осадок во рту, и запах духов.
Войта раньше обычного вернулся с завода и взбежал на второй этаж. Подойдя к белой комнатке, он почуял там какую-то живую и движущуюся тишину. Войта не удержался - кстати, и дверь была не заперта, - вошел. На пороге он застыл. Шелест ткани. Два тела на постели
– Погоди, я покончу с этим сама.
– И подошла к Войте.
– Что тебе здесь надо? Почему ты не постучал?
Он вышел в холл, Алена последовала за ним, оставив дверь полуоткрытой. Пунцовая от возбуждения и досады, она вызывающе прищурилась. В слабом свете, проникавшем сквозь матовые стекла. Войта в последний раз посмотрел ей в лицо. Он понял, что она решила обороняться атакой в лоб, чтобы заглушить укоры совести и поскорей покончить со всем этим.
– Почему ты не на заводе?
Войта сжал кулаки, но не сказал ни слова. О чем говорить? Это был конец, и он это понимал.
– Да еще выслеживаешь!
– прозвучало вблизи и как бы издалека.
– Неправда, - испуганно возразил он.
– Ты же сама сказала...
Она нетерпеливо закусила нижнюю губу.
– Ну и что ж! Что мне теперь делать? Каяться? Упасть перед тобой на колени? Я плохая, испорченная, неблагодарная... Кончим с этим, Войта!
У Войты хватило сил только на бессмысленный жест рукой: молчи! И тут он заметил, что Годек-младший вышел из комнаты. Он был без пиджака и в расстегнутой рубашке: преодолев первоначальное замешательство, он с интересом наблюдал за объяснением и всем своим видом показывал, что не намерен вмешиваться.
– Чего еще ты от меня хочешь? Ты же не слепой. Я жалею, что ты видел это, но ты сам виноват. Я все равно собиралась сказать тебе... Я его люблю, и тут ничего не поделаешь...
– Алена!
Что она говорит? Слова, фразы - Войта осознавал их лишь наполовину, лишь общий их смысл, - она перебрасывала через него, швыряла ему в лицо, явно стараясь добить его, уничтожить. Он не мог заставить ее замолчать. Что теперь? Взбудораженный мозг предлагал безумные решения. Плюнуть в лицо! Убежать и поджечь дом! Повеситься на садовых воротах перед самым ее окном! О, эти издевательские глаза! Ненавижу ее, ненавижу! Ударить ее, бить, бить их обоих, все равно конец, конец, конец! Пусть хоть замолчит, пусть не издевается! Молчи же!
...Алена ошеломленно схватилась за щеку, но тотчас опомнилась и с презрением победителя подставила другую.
– Бей, бей!
– истерически взвизгнула она.
– Больше ты ни на что не способен!
– Ну, хватит, молодежь, - послышался от двери невозмутимый голос.
– Мы не на ярмарке. Всякая забава имеет свои границы.
Алена резко обернулась.
– Ты видел? Он меня ударил! Как заводскую девчонку! И ты спокойно смотришь на это?
Алеш невозмутимо покачал головой.
– Я принципиально не вмешиваюсь в супружеские распри, - с божественным спокойствием пояснил он, но все же повернулся к
– Я не собираюсь снова вздуть тебя, приятель, но постарайся совладать с собой. Не то я выведу тебя отсюда за уши.
Войта не успел кинуться на него, как из двери своей комнаты выплыла милостивая пани и вслед за ней ее друг и правозаступник. В одно мгновение она поняла, что произошло, и всплеснула руками:
– Вот каким вы оказались! Вот чего мы от вас дождались за все! А я-то всегда так защищала вас!
Она обмахивалась батистовым платочком, словно силы совсем оставляли ее.
– Такое оскорбление, о друг мой...
Друг, не растерявшись, тотчас же вступил в роль правозаступника и, откашлявшись, привычным жестом поправил очки.
– Советую вам, сударь... того-с... взять себя в руки. Моя святая обязанность... Ваш поступок, разумеется, не останется без юридических последствий, - бубнил он, но его корректный голос заглушили причитания милостивой пани и крики Алены. Мать и дочь, словно подбадривая друг друга, размахивали руками перед носом у безмолвного виновника этой сцены.
– Вот какова их признательность, - причитала пани.
– Мы для него столько сделали! Покойный муж... Я не позволю, чтобы мою дочь бил какой-то хам, сын привратницы!
Из-под личины милой приветливости выглянула базарная торговка; материнский гнев увенчался эффектным взрывом плача, что придало всей сцене еще более омерзительный вид.
Ну и ну! Войта оглядел сидевших перед ним. Вот каковы они! Теперь ты видишь их подлинное лицо! Это твои враги - лицемерные, фальшивые, коварные! Все, и Алена тоже. Ее место среди них, прав был Милан.
– Заткнитесь!
– рявкнул Войта и взмахнул рукой.
– Сволочи!
– Он не дал перекричать себя и захлебывался душившим его гневом.
– Больше не подловите меня на удочку!
– Я запрещаю вам, - взвизгнул адвокат, несколько ошарашенный происходящим.
– От имени нас всех... того-с... Оскорблений мы не потерпим. Хотя вы рабочий и вам теперь всюду потакают...
– Ничего вы мне не запретите!
– отрезал Войта, берясь за ручку двери. Плевать мне на всех вас!
– Он удивлялся легкости, с какой находил мысли и слова, которые прежде не пришли бы ему в голову.
– Болтайте сколько хотите, меня вы не унизите, я вас вижу насквозь. Сидите тут и ждите, пока придут ваши западные освободители... о них вы только и скулите, как сучки. Но вы ошибаетесь, если думаете, что снова все станет, как прежде, и вы будете тут хозяйничать. Не дождетесь этого!
Он так хлопнул дверью, что дрогнула вся вилла, а в мансарде залаяла овчарка. Ее хозяин осторожно выглянул в дверь - не идут ли за ним? Еще нет! Разочарованный, он покачал головой. Еще нет! Странно! Он заметил, как сын привратницы, которого женили на племяннице, как безумный выскочил из квартиры сестры, демонстративно плюнул на пороге и съехал по перилам вниз. Мальчишество!
...Вот здесь, где кончаются перила красного дерева, мы всегда расставались: я шел вниз, она - наверх. Конец! Забегу к себе, соберу в чемодан самые нужные вещи и прочь отсюда. Навсегда! Захлопну за собой двери ненавистного дома, где я родился и вырос, отряхну прах со своих ног.