Хромой Орфей

Отченашек Ян

Шаги. Они приближались по скрипучим половицам коридора, неторопливые, ровные, без прихрамывания. Бог весть почему он был уверен, что это за ним, и сердце его бушевало.

Он не ошибся. Дверь скрипнула, кто-то вошел.

Он не посмел обернуться, смотрел в стену. Услышал, как вошедший и скучающий Вилли небрежно обменялись приветствиями, потом человек, видимо, подошел к Вилли и шепотом сказал ему что-то. Гм... «Ja. Ja». Гонза затаил дыхание, но слов было не разобрать.

«Na was, gut... ich bleibe hier, ist gut, na ja...» [80] Это говорил Вилли.

80

Ну что, хорошо... Я остаюсь здесь, ладно... (нем.).

Что же происходит?

Сильный толчок в бок заставил Гонзу очнуться. Меня повезут в город, в Печкарну, на профессиональный допрос. Мотор ревел, пущенный на полные обороты.

– Пошли!
– суровая команда сверлила мозг.
– Никаких фокусов. Мне приказано при первой попытке...

Гонза не видел лица этого человека, но, поворачиваясь к двери, успел заметить форму веркшуца и пистолет армейского образца. Знаю я его? Судя по голосу и форме... Пошатываясь, Гонза вышел в безлюдный, тускло освещенный коридор со множеством дверей и направился было к выходу в другом конце его, но веркшуц сжал ему локоть.

– Нет, направо. Schnell! Пошевеливайся, а то...

Что происходит? Уж не хочет ли он в темноте пристрелить меня, как собаку? Это не пройдет, я буду кричать, позову Мертвяка. Да и к чему такая бессмысленная спешка?

Дверь в конце коридора раскрылась, за нею темная ночь. Осторожно, тут ступеньки! Морозный воздух жадно лизнул лицо, Гонза содрогнулся от холода, который сразу же проник под пиджак, но это было приятно. Куда же теперь? С ума он сошел? Кто это такой?

– Идти можешь?

– Да.
– Доставлю, мол, тебе такое удовольствие. Но каждый шаг причинял невыносимую боль. Гонза не выдержал.
– Можно... помочиться?

– Только живо!

Что это должно значить? Гонза заметил, что они удаляются от проходной и идут в потемках все дальше. Он узнал стену котельной, гудящий силуэт электростанции... споткнулся и, наверно, упал бы, если бы спутник не поддержал его.

– Ты что дуришь, черт возьми?

Все было как в кошмарном сне, но Гонза шел и шел. Они очутились перед деревянным бараком, каких много на заводской территории, - видимо, склад веркшуц взялся за ручку двери, с минуту прислушивался. Потом он простучал какой-то сигнал, еще немного подождал и только после этого нажал ручку и подтолкнул Гонзу. Они вошли в сыроватую, кромешную тьму, где пахло тряпьем, мылом и еще чем-то. Когда за ними закрылась дверь и щелкнул замок, помещение скудно осветилось.

Веники, ведра - большие и маленькие, груды мешков и другой хлам, на ящике стоят закопченная спиртовка и две миски, на стене висит слегка надорванный плакат и - красная лапа протянулась к Градчанам, подпись: «Схватит тебя пропадешь!» Рядом что-то приписано мелом - Гонза не разобрал.

– Чего уставился, братишка?
– раздался за ним голос.
– Надо же нам было хоть чем-нибудь разукрасить стену. Портрет Сталина повесим попозже...

Гонза обернулся и остолбенел: опять он, этот старикашка из поезда! Старик подошел к нему, шевеля кустиками бровей.

– Чего уставился, братишка?
– повторил он.
– Здесь тебя Мертвяк не найдет. А я и не знал, что это опять ты.
– Он кивнул веркшуцу на ошеломленного тотальника.
– У нас с ним есть одно дельце, понимаешь, Честа? Я ему должен кожу на подметки, только придется с этим подождать, нынче уж не достанешь в вагонах такой кожи, всю посрезали.
– Он хихикнул и потер морщинистые ручки. Потом с серьезным лицом повернулся к веркшуцу.
– Башке еще возле эшелона, Каутце вызвали из дому... У вас все в порядке, а?

– В порядке, - проворчал веркшуц, застегивая кобуру. Болтливость старика, видимо, его раздражала. Он швырнул фуражку на ящик, сел рядом и стал растирать колено.
– Здорово его отделали, думал, что совсем не дойдет. Башке вызвал того остолопа из города... Собачий холод, бр-р-р!

И Гонза узнал

его: он не раз видел этого веркшуца в проходной и в цехах этакая заурядная внешность, лицо не молодое и не старое. На заводе у этого человека не было никакой репутации - он не отличался ни свирепостью, ни особенным рвением, ни, наоборот, общительностью - весь был незаметный и неинтересный.

– С этим делом покончено, - сказал он.
– Не хотелось бы мне, чтобы из-за него поплатился Манек, не так он плох, как думают люди... А вы передали Шебеку в цех? Он еще, кажется, ничего не знает, и я не удивлюсь, если проговорится. Если только стоило ради этого...

– - Он знает, что делает! Я приготовил тебе одежду, Честа, но пойдете вы завтра. Все вместе. Сегодня будет горячий денек...
– объяснил дед и повернулся к Гонзе.
– Здесь ты не останешься, братишка, уж очень здесь сквозит.
– Он отодвинул от стены один из ящиков, и оказалось, что под плакатом есть дверь. Ну, чего стоишь, словно истукан?

Он открыл дверь и посветил внутрь. У Гонзы вырвался возглас - от боли лицо его искривилось.

– Мелихар!

Из серой полутьмы навстречу ему поднялась гигантская фигура.

– Ну чего?

Гонза хотел кинуться к нему, но сдержанность Мелихара охладила его; тот растерянно щурился, как разбуженная сова.

– Что вы уставились на меня, молодой, словно десять лет не видели?
– Это прозвучало чуточку приветливо, бригадир по привычке слегка толкнул Гонзу в грудь, и его маленькие глазки удовлетворенно блеснули.
– Виделись-то мы не так давно, и я вам чуть было не накостылял шею - терпеть не могу, когда работают спустя рукава. Ну, главное, что все обошлось, черт побери! Уж коли вы из-за нас влипли, пришлось вас выручать. Не думайте только, что ради ваших красивых речей. Расшаркиваться сейчас не время. А ну, покажитесь, - переменил он тему и в тусклом свете лампочки стал осматривать пришельца; опытной рукой ощупал его челюсть, приподнял пальцем отекшую бровь, так что тотальник закряхтел. Мелихар удовлетворенно прищелкнул языком.
– Отделали вас, молодой, как на ринге у Гаека не отделают. Дед, - обратился он к старику, - не глазей, а лучше приведи-ка его в порядок. А то и на интеллигента не похож! Есть у тебя пластырь? Добро. А как зубы? Целы? Главное, подальше убирать язык.

Старикашка ушел в переднее помещение и закрыл за собой дверь. Мелихар и Гонза остались наедине. Мелихар поправил фитиль лампочки и подбадривающе кивнул.

– Я им ничего не сказал, Мелихар, - поспешно заговорил Гонза.

Каждое движение губ стоило ему больших усилий.

– Скажем, так. Да много ли вы знали-то!

– И в гестапо я бы тоже никого не выдал. Я...

Мелихар удивленно приподнял брови.

– Ишь ты!
– воскликнул он.
– Уже похваляется! Это вас так в гимназии учат? Смотри, какой герой! Откуда вы знаете, черт возьми, что не выдали бы? Вы там были?
– Он хлопнул себя ладонью по бедру.
– Не устояли бы, говорю вам, что не устояли бы! Башке тамошним мастерам в подметки не годится. Ему, может, и хотелось бы вылезти в начальники, да там оказались половчей, молодой, молите бога, чтоб туда не попасть. Они даже не спросят напрямик, а так вас околпачат вопросами и пинками, что вы и сами не поймете, выболтали что или нет.
– Он помолчал и добавил, уставившись в темный угол: - Почему, как вы думаете, мы тут торчим? Не от хорошей ведь жизни! Тут даже пива нет. Потому что кое-кто не удержал язык за зубами, ясно, а? И не какой-нибудь сопливый тотальник, а такой человек, что вы бы глаза вытаращили, кабы узнали. Черт их разберет!
– В нем, видно, кипели озлобление и жалость, он сжимал и разжимал кулаки и, наконец, забормотал, скорей для себя: - А кстати говоря, если бы вы там заговорили, многим пришлось бы сейчас худо. Иной раз все зависит от таких вот звонарей... такое уж время! Чего вы торчите, как столб, садитесь! Только не на тот ящик там у меня пирожные для праздничка, не дай бог, помнете...