Хромой Орфей
Шрифт:
– Не скули, ходи давай!
– проворчал Пепек.
– Со специалистами играешь, эта тебе не шалтай-болтай. Да что же ты сносишь, балда! Не видишь, у него должна быть десятка, вот бы я разжился!
Причины рассеянности Леоша были всем известны. Из-за сверхнормального роста его определили в инструментальный склад фюзеляжного цеха; ребята там были ушлые и веселые от хорошей житухи. Вот подходишь ты к окошку раздаточной без бумажки от мастера: «Эй, Леош, мне бы лампочку...» Леош хихикнет, маковкой своей кивнет: «Бумажки нет? Тогда сигаретку! Тоже нет? Ну что мне с тобой делать, на, держи да отсунься». Заведующий складом Канька был легкомысленный джентльмен; до мобилизации он играл на скрипке в баре «Летучая мышь», и не было ему никакого дела
Пепек смешал карты и с великодушным спокойствием сказал Леошу:
– Играешь ты как сапожник, плати проигрыш, и бросим это дело!
Он торжественным жестом спрятал колоду в задний карман брюк, вольготно развалился и вытащил - откуда только взялась!
– непочатую пачку «викторок». Открывал он пачку с намеренной медлительностью, наслаждаясь жадными взорами, тянущимися к нему со всех сторон.
– По пятерке, господа, не будь я Пепек! Никто не хочет? Ну и ладно!
– Он выдохнул дым.
– И где ты все достаешь?
– осведомился Богоуш.
– Связи, брат... Все на свете через связи. Он предложил сигарету только Леошу - в чем явно был корыстный расчет - и Гонзе.
– А с ревматизмом-то сошло гладко. Отхватил чуть ли не три недели, и больше бы мог, только захоти...
Увидев, что Гонза переломил пополам дареную сигарету и молча протянул половину Павлу, Пепек с раздражением отвернулся.
– Нервы - лучше, - деловито заметил Милан.
– И хромать с палочкой не надо, и даже прогулки тебе прописывают. В централке никто и не вякнет.
– Вздор, - возразил Леош.
– Меня с этими нервами вытолкали взашей, спасибо еще доктор оказался не сволочь.
– Балда! Тут надо знать, как сыграть.
Разговор сейчас же перешел на всякие недуги и их использование, каждый выкладывал свои наблюдения, но веское слово ожидалось от Богоуша: его родитель был известный врач, что предопределяло и склонность сына к этой богоугодной профессии, как только все кончится, Богоуш, эта робкая овечка, ужасно стеснялся своей воспитанности, полученной в благородном семействе, и принял здесь, как он воображал, боевое крещение в молодечестве. Он старался быть грубым, по-видимому пытаясь грубостью преодолеть последствия слишком нежного воспитания. Он уже не краснел, слушая самые непристойные выражения, а иной раз отваживался и сам внести свою долю, хотя брань в его устах звучала все еще без благородной непринужденности.
– Все это дерьмо, - ляпнул он и с важным видом подергал себя за облезлый бобровый воротник.
– Самое надежное - базальный метаболизм.
Вмешался Пепек, надеясь положить конец спору:
– Уж наш профессор тут собаку съел, олухи. Закуривай - приду к тебе за советом...
Ему, видно, стало скучно, и он захотел перевести разговор на более
Случай сыграл ему на руку - мимо проплыла неразлучная парочка из «Девина» - Анделка со Славиной. Пепек встрепенулся, его щучье лицо растянулось в довольной улыбке.
– Привет, сокровище!
– с нарочитым добродушием окликнул он менее рослую Анделку.
– Когда мы с тобой побалуемся? А то, говорят, ты по старости в кармелитки решила податься!
Девица, ничуть не смутившись, окинула его наметанным взглядом.
– Для тебя у Пороховой башни девки стоят! Очень ты мне нужен! Пошли, Славина.
Никто не удивился - давно привыкли к таким перепалкам. Верная дружба двух девиц с успехом подтверждала пословицу, что противоположности притягиваются: Анделка была уже немолодая, пышная чертовка с круглым задом, который многообещающе подрагивал при каждом шаге; Славина - альбиноска с наивно испуганным взглядом и плоской грудью, совершенно непривлекательная как женщина. Андела пользовалась репутацией самой доступной и мягкосердечной потаскушки, которая без лишних экивоков готова лечь с кем угодно. Славина была маменькина дочка и несомненная девственница; одно присутствие мужчин приводило ее в смятение и вызывало краску на бледных щеках. Что связывало этих двух девиц, никто не знал, но в цехе ходил шепоток о порочных наклонностях Анделы.
– Тю-ю!
– присвистнул Пишкот, когда обе удалились.
– Сушеную воблу приняли на выучку! Милостивая пани советница упадет в обморок.
– Что ты понимаешь? В тихом омуте - и так далее...
– Ясное дело, - вмешался опытный Пепек.
– Одним это нравится, другим до лампочки, но занимаются этим все. С Анделой по крайней мере знаешь что к чему. Кому из вас охота - за двадцатку устрою все в полной тайне, да еще с инструкцией к пользованию...
Леош нетерпеливым взглядом обвел весеннее небо и посмотрел на часы.
– Черт! Куда они сегодня запропастились?
Пишкот вскочил, сжал пальцами ноздри и порадовал приятеля:
– Uber dem Reichsgebiet befindet sich kein feindlicher Kampfverband... Ich wiederhole... [19]
Это прозвучало удивительно похоже на голос радиодиктора, и все оценили искусство Пишкота, весело расхохотавшись.
– Да что вы знаете про жизнь-то?
– опять встрял Пепек.
– Разве что пощупаете в киношке какую-нибудь там гимназисточку. А вот такая баба с техникой совсем другое дело! У нас в магазине, бывало, только уберется восвояси старый Тауссиг... вот бы на что вам посмотреть!
19
Над территорией империи вражеских самолетов нет... Повторяю... (нем.).
– Катись ты в болото!
– с отвращением проворчал Гонза. Он встал и отбросил окурок.
– Еще начни рассказывать о той, с деревянным протезом! Можно подумать, ты своими рассказами себя разогреваешь. Уж хочешь трепаться, так давай что-нибудь новенькое.
– А к твоему сведению...
– начал было обиженно Пепек, но тут внимание его было отвлечено: из малярки тихий, неприметный выскочил Архик и подсел к ним.
Он с таким скромным видом ел кусок хлеба с мармеладом, словно стыдился этого земного занятия.
– А вот и наш святоша!
– Пепек уставил на него указательный палец и пропел гундосо: - Dominus vobiscum... Да ты хоть помолился перед жратвой, несчастный? Ты мне только очки не втирай, будто потихоньку за бабами не подглядываешь. Видел я этого онаниста, ребята, у него аж очки запотели.
Архик, правда, притворился, будто не слышит, но невольный румянец залил его лошадиное, в пупырышках лицо. Все слушали Пепека со стыдом, никто его не поддержал, никто не захохотал, но никто и не сказал ничего в защиту Архика; к нему испытывали какую-то смутную жалость и в то же время - легкое презрение. Он всегда держался в стороне; его набожность делала его чужим для всех.