Хроника гнусных времен
Шрифт:
Ему придется влезать в этот мир, даже если ему вполне хорошо в своем собственном, влезать и завоевывать себе место в нем, и смотреть, чтобы не наступить никому на мозоль, и вышвыривать самозванцев, и держать оборону, и подлизываться, и прощать, и начинать все сначала — а он не был к этому готов и не знал даже, хочет ли он этого.
Он пришел в бешенство из-за Сониной безответной тупости, до которой ему не могло быть никакого дела. Он пришел в бешенство потому, что это касалось Насти и становилось важным для него, — а он не
Он по уши влез в чужие проблемы и испугался того, что они могут стать его собственными.
Он должен все обдумать.
Он доиграет до конца, слетает в Дублин и вернется в Москву, чтобы спокойно и трезво все обдумать. Если к тому времени у него еще будет такая возможность.
Когда Кирилл остановил машину возле кованых железных ворот, оказалось, что тетя Александра караулит в смородиновых кустах по ту сторону забора. Лиловый халат виднелся среди густых веток.
— Мама, — сказала Соня убитым голосом.
— «Мама», — передразнил ее Кирилл. Он очень строго сказал себе, что его не интересует ничто и никто, кроме Насти Сотниковой и предстоящей ночи, но следовать выбранному курсу было почему-то трудно.
— Сонечка, ты ей ничего не говори, — заторопилась Настя, — Кирилл все правильно решил. Давай про ожерелье вообще не вспоминать, как будто мы ничего не знаем.
— Если мама узнает, она меня не простит, — как завороженная повторила Соня, не отрывая взгляда от зашевелившегося в кустах халата, — я и так…
— Я вашу маму утоплю в Финском заливе, — пообещал Кирилл, перегнулся через Настю и стал шарить в бардачке, — если она еще раз в моем присутствии откроет рот. Так ей и передайте.
— Что ты ищешь? — спросила Настя.
— Я уже нашел.
Он выудил из бардачка длинную картонную коробку и через плечо кинул ее на заднее сиденье.
— Это фонендоскоп, — объяснил он злобно, — если вы мне сейчас скажете, что у вас дома не такой, а какой-то другой и мама это непременно заметит, я утоплю вас в Финском заливе вместе с ней.
— Откуда он у вас? — Соня взяла коробку обеими руками, как будто заморскую диковинку.
— Купил в аптеке.
Настя, смотревшая на него в упор, вдруг засмеялась, схватила его руку, лежавшую на руле, и звонко поцеловала. Перевернула и поцеловала еще раз — в ладонь.
Он смутился так, что стало жарко затылку. И Соня в зеркале не отрывала от него глаз.
— Спасибо, — вдруг сказала она, — я ведь так и не поблагодарила вас.
— Пожалуйста, — перебил ее Кирилл. — Давайте. Вылезайте и уводите вашу маму из засады. Только вы можете с ней справиться.
— Когда ты заходил в аптеку? — спросила Настя, провожая глазами удаляющуюся к калитке Сонину спину.
— Когда ты покупала своих кур. Кстати, почему мы так нигде и не поели, я не понял?
— Потому что нас ждут дома, — сказала она удивленно, как будто он спрашивал у нее какую-то глупость.
— Ах,
— Что с тобой?
— Ничего.
— Почему ты так злишься?
— Я не злюсь.
— Нет, злишься. Ты начал злиться, когда отдал Соне фонендоскоп. Тебе неудобно, что ты его купил?
Не мог же он сказать ей, что отныне их проблемы его не касаются!
— Настя, я не злюсь. Все нормально. Открывай мне ворота, и я заеду.
— Давай я заеду, — вдруг предложила она весело, — мне всю жизнь хотелось хоть сто метров проехать на такой машине.
— Нет! — завопил он испуганно. Однажды он видел, как она заезжает в ворота.
— Ты жадина-говядина, — сказала она и засмеялась, — тебе жалко дать мне порулить, потому что твоя машина тебе дороже, чем я!
И, стиснув руками его шею, она притянула к себе его голову и поцеловала в губы.
Краем глаза он видел продолжавшееся лиловое шевеление в смородиновых кустах, и машина стояла очень неудобно — поперек проезжей части, — и вот-вот могла выскочить тетя Нина с руководящими указаниями или Настин отец с очередной доской для очередной скамейки, но она целовалась с ним так самозабвенно и с таким вкусом, что очень быстро он перестал соображать, и задышал коротко и бурно, и его ладони оказались у нее на груди, и обнаружилось, что под полотняным пиджачком у нее ничего нет — совсем ничего, только она сама, гладкая, крепкая, шелковистая и чуть-чуть влажная.
Он совсем забыл, какая она на ощупь.
Как она сказала? Жадина-говядина?
От жадности он укусил ее за шею. От жадности он чуть не оторвал плоскую пуговицу, которая мешала ему, все время попадаясь под руку. От жадности он готов был проглотить ее целиком — только бы она никому, кроме него, не досталась.
Кажется, он намеревался быть благоразумным. Свежая рубаха стала совсем мокрой от пота.
— Настя!! — закричали с участка. — Настя, ты курицу привезла?!
Она оторвалась от него, бессмысленно одернула задравшийся пиджачок и, пошарив рукой, нашла свои очки и нацепила их на нос, и оказалось, что нацепила вверх ногами.
Кирилл смотрел на нее и молчал.
— Я не виновата, — быстро сказала она, — я не ожидала. Я просто так. Я очень соскучилась по тебе, а ты был такой злющий и такой… замечательный.
Он молчал.
— Ты действуешь на меня как-то странно, — добавила она и вдруг выскочила из машины и побежала по дорожке. — Ворота сам откроешь! — крикнула она уже из-за калитки.
Некоторое время он прикидывал, что правильнее сделать — рассердиться или засмеяться, и решил, что сердиться не станет. Она тоже действовала на него каким-то странным образом, но зато он совершенно точно знал, что нужно, чтобы как следует разобраться, в чем именно странность.