Хроника либеральной революции
Шрифт:
Или взять известный радиодиалог Егора Тимуровича с Руцким по поводу его пресловутых «чемоданов» (в них было немало голословных обвинений и в адрес гайдаровского правительства). Разница в интеллектуальных весовых категориях собеседников, несопоставимость их уровня стала ясна с первых же слов. Руцкому не оставалось ничего другого, как только начать вилять хвостом перед своим визави — дескать, лично против него, Гайдара, он, Руцкой, ничего не имеет. Впрочем, это не помешало ему, выйдя из студии, продолжать свой «обличительный» трезвон.
Люди, которыми мало-помалу стало насыщаться правительство Черномырдина, постепенно вытесняя оттуда членов команды Гайдара,
Помимо прочего, сам ультиматум министра финансов, заявившего, что он войдет в правительство лишь при условии, что будет заменен председатель Центробанка Геращенко, а сам он, Федоров, станет располагать тем же статусом, что и Заверюха, — дело неслыханное по традиционным меркам. Какие ультиматумы! Смиренно поблагодари за оказанное доверие, оказанную честь и «не возникай». Но в том-то и дело, что ни Гайдар, ни Федоров не держались за правительственные посты, не стремились сохранить их любой ценой. И в этом было отличие их подхода — вполне обычного для цивилизованных стран — от традиционного совкового представления, когда утрата правительственной должности воспринимается как жизненная катастрофа.
Борис Федоров — формально он не входил в команду Гайдара, но, в принципе, по своим твердым либеральным взглядам вполне мог бы в ней оказаться, — всегда напоминал мне задиристого щенка, не отказывающего себе в удовольствии ввязаться в драку при всяком удобном случае и не соразмеряющего при этом свои силы с силами противника. Когда Борис Григорьевич предъявил свой нахальный и невыполнимый (для всех, кто вскормлен в Совке) ультиматум, а после бесшабашно пошутил, что скальп Геращенко все равно рано или поздно будет висеть у него на стене, это мое ощущение еще более усилилось.
Аналогичное поведение не раз демонстрировал и Анатолий Чубайс. Вспомнить хотя бы случай, когда Черномырдин взял его с собой в поездку в Нижний Новгород (нарушая хронологию повествования, забегу тут немного вперед). Факт сам по себе знаменательный, демонстративный. Глава правительства как бы решил показать: вот, мол, не такие уж мы оппоненты, не такой уж Чубайс первый кандидат на вылет из правительства, как тогда принято было считать. Однако председатель Госкомимущества оказался верен себе — на встрече с областной общественностью, преимущественно сельскохозяйственной, он заявил довольно невежливо: дескать, крестьянам потому нравятся колхозы, что там можно воровать. Слова эти, естественно, были встречены неодобрительным гулом. А ведущий телевизионных «Подробностей» Сергей Доренко так прокомментировал этот эпизод: «Чубайса
Да, как-то не сходят они за своих. Руководителю традиционного образца, такому, допустим, как тот же Заверюха, в голову не пришло бы сказать подобное. Такой поведенческий алгоритм для номенклатуры непостижим. Тут все делается наоборот, все — прямо противоположно тому, что предписывает чиновничья мудрость с самых первых, самых азбучных шагов карьерной учебы. Здесь все делается как бы себе во вред.
…Тип молодого интеллигента, по недосмотру обосновавшийся на какое-то время на высших правительственных постах, довольно быстро был выдавлен оттуда почти полностью. Выдавливали в два приема: в конце 1992-го — начале 1993-го, а потом — аккурат через год.
Впрочем, выдавили не всех. Кое-кого оставили. Для приличия. Похоже, что оставшиеся лелеяли надежду успешно мимикрировать, неразличимо слиться с окружающей средой. Скорее всего, это были тщетные надежды.
Борис Федоров:
— Такие люди, как, допустим, Шахрай или Шохин, при всем их желании продемонстрировать лояльность премьеру, — они тоже все равно чужие. Черномырдин сам говорит, что он «красный директор». А Шохин и Шахрай — они не «красные директора». Поэтому они всегда будут чужими. Всегда Шохин за своими теплыми толстыми стеклами очков будет производить впечатление интеллигента. Который лезет не в свое дело. Их понижают в должности, их «ставят на место», а они соглашаются. Все это для меня совершенно неприемлемо.
Для интеллигента Федорова это было неприемлемо, а для интеллигентов Шахрая и Шохина — приемлемо вполне. Потому-то Федоров в начале 1994-го вылетел из правительства, а Шохина и Шахрая, понизив в должности, через некоторое время снова сделали вице-премьерами.
Стало быть, этой самой лояльностью, послушанием можно все-таки одолеть неодолимую грань «свой — чужой»? Именно в таком духе прокомментировали тогда «Известия» назначение Шохина на вице-премьерский пост:
«Новое назначение свидетельствует о том, что Виктор Черномырдин признал Александра Шохина своим человеком. Точнее — человеком своей команды. Почему бы и нет? Шохин последнее время много ругал «монетаризм» и «монетаристов», демонстративно отмежевываясь от «гайдаровцев» и «федоровцев». А это не могло быть не замечено и не отмечено премьером, который умников-монетаристов в своем окружении явно воспринимал как тела инородные».
Фигура Шохина вообще особенно интересна. В определенном смысле. Это фигура интеллигента, изо всех сил старающегося диффундировать в номенклатурную среду, даже ценой неимоверных жертв, ценой потери «интеллигентского качества». Но все-то дело в том, что, какие бы жертвы он ни приносил, в этой среде все равно не признают его своим — прав Федоров. Все равно будут смотреть на него косо. Признать его своим могут лишь временно.
То же и с Шахраем. Ведь сколько мытарств он испытал в Верховном Совете из-за своего непреодолимого, невытравимого интеллигентства. И что же потом? О нем Борис Федоров высказался еще более определенно:
— Лично я искренне огорчен странным поведением господина Шахрая, которого в былые годы я считал одним из наиболее здравомыслящих. Эти его альянсы с людьми, с которыми нельзя заключать альянсы. Эти его прогибы перед политикой, против которой он выступал, внезапные заявления о том, что он, оказывается, был против того, как проводится реформа, в то время как в действительности он никогда об этом не говорил… У меня такое впечатление, что он потерял какие-то ориентиры и, по-моему, с трудом сейчас осознает происходящее.