Хроника пикирующего аппаратчика
Шрифт:
–Смотри, какой злой!
–Ты чувствуешь!? – я встрепенулся. – Травой же пахнет!!
– Сто пудов, ебать! От Медляка же!
Мы удивлённо смотрим друг на друга, даже студенты принюхиваются. Да, пахнет шмалью. Неужели пенсионер ходит, косяки дует?? Лёха ржёт:
– Ща прикинь, заходим к нему резко, пакетище такой достаёт.
– Ха! Спроси-ка у него сигарету.
Как по заказу Медляк выходит из своей каморки. Ленар хочет спросить, но произносит только «Вы к…». Медляк не слышит и поворачивает за угол. Оттуда раздаётся весёлая татарская музыка.
– Мы же только, блядь, понюхали, а нам музыка мерещится! Представляешь, что у него в голове!
– Вечный Сабантуй! Он идёт тут по коридору, соглядатаям глаза ключом подкручивает, а ему-то кажется, что он молодой по полю выхаживает. Лето. В играх
–Ха-ха! Точно, бля! Ну Медляк!!!
Переоделись, идём с Наилем домой. На душе немножко тёпленько. Вокруг изъеденные временем и химией здания, на крышах торчат небольшие деревья. Пейзаж поедал нашу фантазию, оставляя в ней свои продукты пищеварения.
ВИЛЫ.
(Наиль)
Назваться Наилем Гарифуллиным и полезть в кузов. Пусть студенты и Айрат там копаются. Делаю вид, что помогаю, чтоб засветиться перед Северной.
– Наиль! Помоги ребятам!
Ну и слякоть тут. С трудом вскарабкиваюсь на кузов, Ленар тянет руку в резиновой «кислотной» перчатке и помогает подняться. Поймали также несколько зазевавшихся «бродов» (так мы называем в нашей заводской иерархии тех, кто бродит по заводу, выполняя указания начальников) и они уныло плетутся к машине, держа осевшие склизкие мешки, с которых стекает жижа неудавшегося клея. В запорошенных липким снегом старых телогрейках, бесформенных ботинках, сгорбленные плетущиеся броды похожи на зомби. Броды несут свою пожизненную вахту на заводе этой жизни, уже близки, как правило, к старости, но встречаются и исключения, вроде меня и Айрата. Их задача – отбродить день. Не опоздать с утра, не попасться особо ревнивым сторонникам работы из числа руководства, спрятавшись где-нибудь в закутке коридора, и провести до обеда время, делая вид, что занят каким-то долгосрочным «проектом» вроде отбивания от нержавеющей трубы молотком сварочной окалины, оставленной нерадивым сварщиком по кличке Хохол. Это называется у нас проебаться. Олдовые проёбщики со стажем бродства лет по двадцать умеют существовать практически невидимками, годами паря в параллельной реальности, появляясь перед начальством лишь в коридоре бухгалтерии в очереди за зарплатой, мусоля в кармане «корешок». Они смогли создать для себя места силы, тропы, не пересекающиеся с посторонними взорами, будучи, тем не менее всегда на виду… Например, электрик 151-го – Володя, по кличке Грач. Он в своей каморке безвылазно умудрился просидеть лет 20. И хрен ты выкуришь его оттуда. Максимум выползет, ворча, лампочку поменять. И в честь 8 марта или 23 февраля, когда в раздевалке стол накроют, выйдет дёрнуть стопку-другую с селёдкой. А один раз вообще удивил – мастеру позвонил с утра, когда тот за рулем на завод ехал, и говорит: «Костя, я не выйду, чё-то я сегодня слабенький».
В кузов трактора шлепаются мешки. Броды тянут их из огромной кучи у цеха и волокут по снегу к трактору. Беспристрастным надзирателем стоит Северная, в ее голове тоже тикает время, но совсем по-другому. Там, где у нас – дотянуть до обеда, у неё – выполнить задачу. Причем, ближе к концу мероприятия в голове будет готов план новой работы. Порой поутру пробирает унылая тоска как в детском саду перед приближением деда Мороза к тебе, когда, огласив список работ на день, она бодро добавляет: «Ну что, вперед, заре навстречу!»
Заря на заводе в феврале не самое радостное зрелище. Лично для меня. Хотя студенты не унывают. «Облака над заводом как ватки, на работе выдали перчатки», – бормочет Ленар, передавая Лёхе мешок. Я тут на перекуре услышал из их разговора, что они решили снимать фильм про завод, типа документальные хроники, и теперь норовят записать разные сценки исподтишка на свои телефоны. Надо не попасться на камеру. И вообще, пора бы проебаться уже. Заскочить за компотиком, покурить. Демонстрирую свое рвение перед Северной, совершая акробатические движения у борта трактора и убегаю в цех «за вилами». Ими удобнее
Лишнего думать не стоит. Не получилось сегодня, в другой раз – точно. Хоть перед Айратом понтовался вчера. Мы с ним как браться, я ему добра желаю. Всегда вытаскиваю его, он как поддаст, совсем бдительность теряет. Как парус на весеннем ветру несется к начальству, спешит внести свои предложения в производственный процесс. От него разит, а он к начальнику цеха бежит, что-то показать хочет, как лучше. Кому это интересно! Они сами тут всё знают. Хотя, как что случится, сразу ко мне бегут. «Наиль, тут сушилка остановилась, залезь внутрь, посмотри, Наиль, помоги мужикам, Наиль, где у нас труба «тридцатка» лежит на складе?» И Наиль полезет! Раскорячится между гусениц горячей сушилки, поползет, согнувшись как в шахте, вытащит комок пригоревшего клея. А как крайних искать, тоже сразу ко мне. «Ну-ка, подойди поближе? Ты сегодня нормальный? В ночь тебя можно оставлять?»
В раздевалке мужики. Проёбываются, как обычно. Толпа у окна в закутке из железных шкафов. Собрались вокруг скамейки, сидят в карты режутся. Как открыл дверь, сразу две морды высунулись, проверяют, не начальство ли. Увидев меня, недовольно заворчали, возвращаясь к игре. Хрипло дышит Квадрат, старик татарин, водитель трактора, который мы грузим. Хорошая работа у человека. Тут же и Гусман. Это мужик под 50. Ушлый, что полицай в украинской деревне. В курсе всего вокруг. Везде тянет щупальца сплетен, приторговывает шальным самогоном на лимонных корках. Дешево причем. Но с него сшибает, будто тебя зацепило по затылку трубой из кузова проезжающего трактора. Лыбится че-то довольный. Глазами стреляет вокруг – мышь не проскочит. Как шкаф откроешь, он тут же ненароком взгляд бросит туда скучающий, типа голову поворачивает. Прозвонит тебе всё содержимое на полках – что на обед принес, какая спецодежда хранится, сколько мыла в наличии.
– Совсем работать не хотите! Мы там говно грузим с утра пораньше, они тут балдеют! – подъёбываю их для порядку, проходя к своему шкафчику. Вслед летят реплики, парируют, не отрываясь от карт.
– Молчал бы уж, Наиль! А то мы не знаем, зачем ты сюда прибежал, пока там все работают, – Гусман, падла, довольно ухмыляется, переглядываясь. Хохол похохатывает, как радостная саранча, только приземлившаяся на поле. Лучше б варить научился, а то все трубы после него сифонят.
– А чё я?! Чё ты хочешь сказать, Гусман, я не работаю?!
– Да нет, нет, мы все тут работаем, – кидает карту в сторону Динамо.
Динамо – второй после Хохла сварщик на заводе. О том, что и он здесь, я понял сразу, как только дверь открыл. У него куртка сварочная воняет – идешь по коридору – за версту несет, уже знаешь, сейчас из-за поворота Динамо вынырнет. Постирал бы её, что ли. Сварочные куртки же, наверно, тоже можно стирать – кинул ее вот в душевой в бочку, можно попросить неонол в 190-м… Динамо – здоровенный хороший мужик. Лишнего не пиздит, варить умеет, ему тоже уже под полтинник, ездит на «Ниве», у него есть своя огромная каморка – сварочный пост. Только грустный он всё время – у него сын наркоман, всё из дому выносит, он его вроде даже из дома выгнал недавно. Строгий. На меня тоже бывает, посмотрит внимательно и проницательно, становится страшно, что высмотрит там затаившееся…
Ввязываюсь в игру, настроение поднимается. Подъёбки, хохмы. Гудит за дверью, нагреваясь, душевая. Так скоро и день пройдет.
С Айратом недавно только оказия вышла опять. Отец его спалил. Пузырь у него нашел. Совсем он не прячется, дурак. Отец еще у меня спрашивал, где у него шкафчик стоит. Я и сказал сдуру. Еще и открыть помог. Бывает такое с нашим братом – как настроение поднимешь, активность накатывает, в каждой бочке затычкой становишься, всем помогать норовишь, всё рассказать, желание сказать опережает мысли о последствиях.