Хроника расстрелянных островов
Шрифт:
Едва перегруженные катера отошли от Вормси, как с берега заухала немецкая пушка. Как назло, появился яркий серп луны, и катера хорошо просматривались.
— Самый полный вперед! — приказал Овсянников, стремясь побыстрее выйти из зоны обстрела.
Уходили по ветру на юг. Волны накатывались сзади, поднимая на гребень корму. А немецкая пушка била не переставая, нацелившись в головной катер командира звена.
КМТЩ содрогнулся от удара: вражеский снаряд попал в корму, прошил все перегородки и носовую часть и, к удивлению катерников, не взорвался. Чудо из чудес! Можно считать, они родились заново.
В
— Сигнальщик, передайте на катера: взять меня на «полотенце», — приказал Овсянников.
Замигал сигнальный огонь под опытной рукой Константина Горбунова. Два КМТЩ тут же отвернули с курса и, искусно маневрируя на волнах, начали подход с бортов к катеру командира звена.
Швартовка прошла благополучно, и два КМТЩ, взяв на «полотенце» своего подбитого собрата, борт о борт пошли к затерявшейся в темноте пристани Хальтерма.
Полковник Константинов держал постоянную телефонную связь с маяком Вормси по подводному кабелю.
— Может быть, попросить у генерала Елисеева помощи? Хотя бы один стрелковый батальон, — предложил начальник штаба СУСа Савельев.
— Не даст, — ответил Константинов. — Они сами с часу на час ждут десанта на Муху. А впрочем, дайте шифровку.
Зазвонил прямой телефон с маяка Вормси. Константинов схватил трубку:
— Да…
— Отбили очередную атаку, — услышал он далекий голос командира роты лейтенанта Соловьева. — Потеряли восемь человек убитыми… Четверо тяжелораненых. Легкие ранения не в счет…
— Держитесь до последнего, товарищ лейтенант, — сказал Константинов. — Сегодня ночью опять катера за вами пошлем.
— Патронов нет. Гранаты на исходе…
Константинов молчал, собираясь с мыслями. Что он скажет на это командиру роты? Патронов он доставить не может, да и на катера надежды мало: гитлеровцы теперь никого не выпустят из окружения.
— Алло… Алло… Патронов нет у нас! — кричал в трубку командир роты, думая, что полковник его не слышит. — И гранаты на исходе. По две штуки на брата…
— У противника займите, — злясь на себя, сказал Константинов. — У него много…
Примерно через час Соловьев позвонил снова.
— Куда вы пропали? — нетерпеливо спросил. Константинов.
— Боеприпасы у фашистов занимали…
— Ну? — насторожился Константинов.
— Взяли малость. Ящик гранат да две пары автоматов…
В штаб СУСа приехал секретарь укома партии Якобсон. Он беспокоился за эстонскую строительную роту, посланную вместе с моряками на Вормси.
— Политрук Прууль на маяке. Поговорите с ним, — передал Константинов трубку Якобсону.
Секретарь укома долго говорил со своим другом по-эстонски.
— Я буду сидеть на телефоне, — заявил он.
Константинов не возражал. Он и сам уже четвертую ночь не спал, хотя и знал, что последним защитником Вормси помочь ничем нельзя.
Вечером Якобсон позвонил на маяк. К телефону никто не подходил. Савельев взял из его рук трубку, подул в микрофон, внимательно прислушался.
— Оборвалась связь, — с болью в сердце произнес он и осторожно положил трубку. В кабинете воцарилась гнетущая тишина:
Накануне дня „X “
Букоткин неожиданно получил первое и, как потом оказалось, последнее письмо от жены. Письмо проделало большой путь. На конверте стояли штемпеля Москвы, Ленинграда и Таллина.
Маша писала, что приехала наконец в Гусь-Хрустальный и сразу же устроилась на работу. В самом конце письма приписала:
«Не беспокойся за меня. Моя работа не повредит нашему будущему сыну».
Букоткин несколько раз перечитал коротенькое послание. Задумался. Вот здесь, в этой самой комнате, совсем еще недавно была Маша… Подошел к окну. Напротив, около камбуза, кок Дубровский, низко пригнув к земле длинную сутулую фигуру, старательно поливал любовно выращенные цветы. Маша любила эти цветы…
Надев фуражку, Букоткин вышел из дому.
— Поливаете? — одобрительно спросил он.
— А как же, товарищ командир! — улыбнулся Дубровский, поправляя сдвинутый на затылок белый колпак. — Цветы воду ох как любят, особенно вечером. Вот как отличится кто в первом бою, проявит геройство… Ну, там какую посудину потопит или самолет собьет, нарву тогда букет самых лучших цветов и преподнесу от имени батареи.
Букоткин наклонился к маку и слегка подул. Нежные лепестки посыпались на землю, обнажив зеленую выпуклую коробочку. «Вот ведь чем увлекается человек. И война ему не мешает», — подумал он, шагая по извилистой тропе к командному пункту.
Оперативный дежурный лейтенант Мельниченко кратко доложил Букоткину обстановку в районе батареи. Мельниченко ожидал, что Букоткин потребует для проверки бланк с исходными данными для стрельбы. Но командир батареи, усевшись на стул, снял фуражку, устало потер рукой большой лоб.
— Понимаете, получил сегодня письмо от Маши, — сообщил он. — В нашем положении — редкая удача.
Действительно, письма батарейцы получали не часто. В первые дни войны связь с берегом ухудшилась, а с потерей Таллина почти прекратилась совсем.
— Товарищ старший лейтенант, по пеленгу сто двадцать, высота пятьсот, два «юнкерса», курсом на батарею, — доложил вахтенный сигнальщик.
Букоткин подошел к застекленной амбразуре, посмотрел в указанном направлении: две точки быстро росли, приближаясь к батарее со стороны Пярну.
— Воздушная тревога! — скомандовал он.
Раздались тяжелые торопливые шаги, и в рубку вошел военком батареи старший политрук Карпенко. Ни слова не говоря, он схватил со стола бинокль, свободной рукой смахнул со лба капельки пота и, наклонившись к амбразуре, приник к окулярам. Он сразу же поймал в перекрестие нитей «юнкерс», шедший прямо на командный пункт. Гул нарастал с каждой секундой. «Юнкерс» уже занимал всю сетку бинокля. Карпенко инстинктивно сжался и опустил бинокль. Темное змеиное брюхо бомбардировщика мелькнуло в амбразуре и пронеслось над головой. «Юнкерсы» пересекли узкий полуостров, сделали разворот, снизились до двухсот метров и, следуя на небольшом расстоянии друг от друга, снова пошли на батарею, обогнув полуостров с юга, со стороны маяка Кюбассар.