Хроника рядового разведчика.
Шрифт:
Метет по-прежнему. Слабо наезженная, с часто встречающимися сугробами дорога идет вдоль склона. Где-то справа — противник, а мы идем вдоль линии фронта, на юг.
Саперы и идущие впереди их автоматчики раза два пытались запевать, но их не поддержали. Солидный груз, теплая одежда, трудная дорога давали о себе знать. С такой ношей не до пения. Отряд шел навстречу большим испытаниям. И все понимали это.
«Что ожидает нас впереди?» — думал я, изредка перебрасываясь отдельными фразами с товарищами, глубоко загребая снег сапогами. Хуже нет неизвестности. Идешь и не знаешь куда. Ясно одно — предстоит бой, сложная и трудная операция, по-видимому, в ближнем тылу противника.
— Как самочувствие? — поинтересовался подошедший Дышинский у Канаева.
— В норме, товарищ лейтенант! Вот только Пчелинцев попал впросак. Отвечает невпопад, думать не хочет, утверждает, что это загадка. Уверяю, не загадка. Просто голова у него забита другим — о хозяйской дочке думает. Тогда я вам коротенький анекдот расскажу. Идет? Сидят по весне на завалинке, солнышку радуются два старых-старых деда и вспоминают. И вот один из них обращается к другому:
— Кум! Русско-японскую кампанию небось не забыл?
— Помню, помню. Разве такое забывается?
— А помнишь, как нам в Порт-Артуре порошки какие-то давали, чтоб мы до баб не были охочи?
— Ну и что? Ведь это когда было-то?
— Как что? — оживился дед. — На меня вроде начинает действовать.
— Это тебе показалось!
— Какое там, кум, показалось? Как на духу перед тобой, чистая правда! И это в каких-то семьдесят лет, а что будет дальше?
— Канаев, откуда ты все это берешь?
— Товарищ лейтенант! У меня голова не только для фуражки, а еще и извилины имеет.
— И язык брезентовый, — съязвил Пчелинцев.
— Нет, не брезентовый! Брезентовый давно бы истрепался.
Последние слова Канаева потонули во взрыве хохота. Такие разведчики, как Юра Канаев и другие, незаметно, но повседневно поддерживали боевой настрой роты, заставляя забывать о трудностях, о невзгодах нашей нелегкой службы.
На коротких привалах бойцы, едва сойдя с дороги, валились на снег, подняв ноги вверх, отдыхали, дымя самокрутками.
По пути следования не встретилось ни одного населенного пункта. Тишина. Хоть и недалеко был передний край, но до нас не долетали ни звуки стрельбы, ни разрывы снарядов. И только во второй половине дня, когда метель ненадолго стихла и лишь медленно, словно из бездны, продолжали падать крупные снежинки, мы обратили внимание на два докатившихся до нас глухих раската взрывов.
Под вечер, едва стемнело, отряд подошел к Ново-Покровскому. В нем размещался штаб 19-го гвардейского воздушно-десантного полка подполковника С. И. Кравченко 10-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, в оперативное подчинение которой мы поступили. Командование отряда направилось в штаб, а мы отдыхали. Отдыхали около часа. А тем временем в штабе еще раз уточнялось взаимодействие, согласовывались сигналы, кодировалась карта и решался ряд других вопросов, не терпящих отлагательства. Ребята, хоть и виду не подавали, а все же волновались, и чаще обычного нервно вспыхивали в сумерках огоньки папиросок. Но время бежит, его не остановишь. Невольно в голову лезет всякое. Думаешь о скоротечности жизни, а она мелькает перед глазами, как пассажирский поезд на перегоне — не успеешь прочитать его названия, а уже мимо прогромыхал последний вагон.
Вскоре Шурупов уже собирал командиров подразделений, которым заявил:
— Скоро будем переходить передний край обороны противника. Доведите до каждого — при переходе строго соблюдать дисциплину и порядок движения. На огонь противника не отвечать. Кто будет ранен — залечь, затаиться, кто сможет двигаться — выходить самостоятельно, тяжелораненых подберут санитары. Договоренность об этом имеется.
Вскоре нас инструктировал Дышинский.
— А это наше пополнение, — закончил лейтенант. — Группа инженерной разведки, командир — старшина Веревкин. С ним пришли Левкович, Островский и другие. И наш взвод с учетом автоматчиков Зайцева, Зиневича, Алиева увеличился на двенадцать человек.
Снова в путь. Теперь представители полка ведут нас, разведчиков, к переднему краю. Остальные подразделения отряда следуют за нами. Взгляды всех устремлены на запад, где желтыми пятнами сквозь белую кипень и посвист метели маячат ракеты, обозначая ломаную линию переднего края.
Наконец, приближаемся к кромке высокого обрыва, дно которого рассмотреть не удается — там, внизу, беснуется, подвывая, поземка. Ветер обильно стегает нас мелким снегом, рвет маскхалаты, свистит в ушах.
— Делай, как я! — предлагает наш сопровождающий, и наш взвод, повторяя его действия, дружно съезжает вниз практически на пятой точке. И так подразделение за подразделением. Отряд не мешкая, приняв боевой порядок на время перехода, решительно пошел на сближение с противником.
— За мной! Не отставать! — снова команда, и мы, взяв на изготовку автоматы, теперь бежим за Дышинским. Бежим по твердому, довольно ровному насту, по-видимому дну озера или старицы.
Впереди попеременно то справа, то слева взлетают ракеты. Теперь до них недалеко, и с каждой минутой они становятся все ближе. Изредка снежную пелену прожигают трассы пулеметных очередей. Они красноватыми светлячками проносятся где-то около.
— Не отставать! Не растягиваться! — подбадривает Дышинский.
А как тут не растянуться, когда в трех — пяти метрах трудно что-либо различить. Метель нещадно бьет в глаза, дышать трудно, а идти надо. Вьюга играючи, словно белым пологом, укрывает, надежно маскирует наши следы.
С нами идут и два проводника.
Оборона немцев в этом районе была не сплошной. Она представляла собой систему опорных пунктов, между которыми была огневая связь, а в ночное время осуществлялось патрулирование. Выбранный маршрут перехода переднего края на этом участке был не случайным. Он обеспечивал отряду внезапный выход в тыл противника, и, что немаловажно, кратчайшим путем. Поэтому проводники поведут нас в обход, вне дорог и населенных пунктов. Несмотря на плохую видимость, направляющие уверенно бегут впереди, мы — за ними. Пока все относительно тихо. Наконец, попадаем в устье оврага. Здесь тише, но снега под ногами больше. Темп движения замедляется. Овраг довольно глубокий. Его верхняя кромка почти сливается, теряется в мельтешащей перед глазами снежной пелене.
Идем, соблюдая предусмотренный планом порядок. Но каждый метр пути достается с трудом. Хотя стараемся выдержать ускоренный темп движения, но кажется, мы не идем, а плывем в снегу, пропахивая в нем глубокие борозды.
Признаться, я неуютно чувствую себя в этом снежном лабиринте, стиснутом с обеих сторон крутостенными громадами оврага, края которого на фоне неба почти не просматривались, только временами ориентировочно угадывалась кромка. Да и та виделась лишь при подсвете ракетами с переднего края. Видимость ограниченная. В сознание закрадывается тревога — не дай бог, о нашем продвижении узнают или на нас случайно натолкнутся немцы: тридцати — сорока автоматчиков было бы достаточно, чтобы сверху забросать нас гранатами, а оставшихся добить автоматным огнем. По сути дела, мы не сможем даже развернуться, принять боевой порядок. Кроме того, достаточно нескольких удачных бросков гранат, и мы сами бы подорвались, так как представляли собой живые, начиненные толом торпеды.