Хроника шапочных разборов

Антонов Валентин

Скажу об этом муже следующее: если бы не братцы, с которыми его связала злая судьба (отчего и не мог он ни искоренить весь род, ни — из-за нескладных их характеров — обратить к добру), с ним не мог бы поспорить ни один из прославленных императоров.

«Злая судьба» накрепко связала Михаила с его родственниками-нуворишами, которых более заботило собственное быстрое обогащение, нежели долговременные интересы государства. И потому страхи молодого императора, иной раз походившие на паранойю, вовсе не были такими уж беспочвенными. Во всяком случае, всё его царствование отмечено чередой измен, восстаний и мятежей, с трудом подавляемых и вновь и вновь происходивших.

Михаила

трудно упрекнуть в том, что он не старался, насколько мог, соответствовать своему положению императора — он возглавлял военные походы, бросался, как говорится, направо и налево, затыкал тут и там возникавшие дыры. Но тень убитого Романа постоянно нависала над ним, преследовала его, он всё происходившее с ним воспринимал, вероятно, как небесную кару за совершённые им преступления, тем более что кара эта не заставила себя долго ждать — нежданно-негаданно на него свалилась тяжёлая болезнь, водянка, стремительно уничтожавшая его изнутри…

Описывая состояние и душевные муки Михаила, Пселл чаще других использует слово «стыд». И ещё неизвестно, что более уничтожало Михаила изнутри — то ли водянка, доставлявшая ему физические страдания, то ли этот самый «стыд», приносивший душевные муки. Так, говоря о причинах странного и возникшего будто бы внезапно его нежелания вообще видеться с Зоей, Пселл пишет буквально следующее:

…Во-первых, он не мог вступать с ней в супружеские отношения, так как вышла наружу подтачивавшая его болезнь. <…>

Во-вторых, он горел от стыда и не мог взглянуть в глаза императрице, понимая, что предал её, нарушил клятву и пренебрёг соглашением.

В-третьих, побеседовав с божественными мужами о том, что он совершил ради власти, <…> он отказался от всякой распущенности, в том числе и от законных сношений с супругой…

Кроме того, как мы помним, Михаил ещё и до женитьбы страдал эпилепсией, а теперь приступы стали случаться с ним всё чаще и чаще, и Пселл добавляет:

Во время припадков он почти никого не стыдился, но очень стеснялся императрицы, а поскольку недуг посещал его совершенно неожиданно, он старался держаться от неё подальше, чтобы в этом состоянии не оказаться у неё на глазах и не стыдиться…

От этого его «стыда», когда представляется невозможным даже и глазами встретиться с той, которая знает о всех его грехах, — от этого «стыда», разъедавшего его душу, Михаил не мог ни спрятаться за крепкими стенами дворца, ни убежать. В поисках какого-то облегчения он обращается за помощью к «божественным мужам», жертвует огромные деньги на монастыри и храмы, повсюду разыскивает святых старцев и отшельников и тех, кого он считал более близкими к Богу и менее грешными, нежели он сам:

…А найдя и доставив во дворец, какие только почести им не оказывал: омывал запылённые ноги, <…> надевал на себя их рубище, укладывал подвижников на царскую постель, а сам растягивался на низком ложе, подложив себе под голову большой камень…

Более того, в то время как все стремятся избежать общения с больными и увечными, он, посещая таких людей, припадал щекой к их язвам, обнимал и целовал их тела и служил им, как раб господину…

Михаилу в то время не исполнилось ещё и 30. Он едва-едва вышел из юношеского возраста, этот наивный и стеснительный провинциал, волею судеб ставший хозяином Империи. И вот, достигнув немыслимых высот, он метался, словно загнанный зверь, в поисках хоть какого-нибудь спасения от раздиравших его душевных мук. Иной раз эти его попытки спасения невольно заставляют улыбнуться:

Город в то время был наводнён множеством продажных женщин; император не пытался наставить их на истинный путь словом <…>

и не пробовал удержать силой, <…> но соорудил в самом царственном городе монастырь <…> и объявил указом всем женщинам, торгующим своими прелестями, следующее: если кто из них пожелает оставить своё ремесло и жить в изобилии, пусть поспешит туда, облачится в божественное платье и не опасается скудной жизни. <…> И огромная толпа обитательниц чердаков стеклась туда, женщины сменили одежду и нрав и стали юным воинством Божьим на службе добродетели.

Между тем прогрессировала и более понятная и очевидная для окружающих болезнь Михаила: водянка, все эти его «пальцы, как у гиганта, — каждый толщиной и величиной с руку», и так далее. Понятным и очевидным для окружающих становилось также и то, что дни императора сочтены. Не думавшие ранее о том, что подобное вообще может когда-нибудь случиться, родственники Михаила стали срочно искать ему подходящую (прежде всего им самим) замену.

В принципе, наследовать Михаилу мог бы кто-нибудь из его братьев. Но вот беда: в живых к тому времени оставалось у него только три брата, но все они, как назло, были евнухами, что напрочь исключало возможность их императорства. И вот известному уже нам брату Иоанну пришёл в голову хитроумный план — после близкой уже смерти Михаила власть нужно передать их племяннику, по имени тоже Михаилу, сыну их родной сестры.

Да, но как же осуществить этот план?.. Как осуществить будущую передачу императорской власти человеку опять же невысокого происхождения, чей отец был известен тем, что конопатил в гавани днища кораблей?.. Опять через Зою?.. Да, конечно, ради любимого мужа 62-летняя Зоя способна сделать многое, но не просить же её отдаться 25-летнему племяннику мужа, чтобы потом, после смерти Михаила, взять этого самого племянника-конопатчика в законные мужья?..

Брат Иоанн, которого Зоя безуспешно пыталась когда-то отравить, нашёл блестящий выход из, казалось бы, безвыходного положения: да Бог с ним, с законным браком, но пусть Зоя хотя бы усыновит нашего Михаила-племянника, а там уж видно будет!.. Возведём его в достоинство кесаря-наследника, второго человека в государстве, — комар носа не подточит. Усыновить-то племянника она уж тебе не откажет?..

Уж Михаил-то прекрасно знал, что Зоя ему не откажет… И всё произошло стремительно: багрянородная императрица провозгласила племянника любимого мужа своим сыном, император же, в свою очередь, возвёл новоиспечённого сына царицы в сан кесаря. Совершив всё это, в своём дальнейшем отношении к сотворённому таким образом «кесарю» Михаил перестал руководствоваться какой-либо внешней логикой: он попросту перестал замечать племянника, не оказывал ему абсолютно никаких знаков внимания и, как пишет Пселл, «только что не лишал его титула». А вскоре кесарь-племянник так и вообще был вынужден покинуть столицу…

Когда продолжать борьбу и с болезнью, и с самим собой стало для императора Михаила уже невыносимо, император добровольно расстался с земной властью, а Михаил — Михаил решил уйти туда, где умирать ему было бы легче. В монастырь, им самим же и основанный.

Вымолив таким образом милость и благосклонность божества, он отдал себя в руки жрецов и воспреемников его добровольно принесённой и благосклонно принятой жертвы. А те, став от него по обе стороны, пропели всевышнему молитвы, предваряющие жертву, совлекли с Михаила царские пурпурные одеяния и надели священный плащ Христа, сняли покров с его головы и возложили венец Спасителя, а затем, осенив крестом его грудь и спину и опоясав его мужеством против духов зла, удалились. И случилось это всё по его воле и желанию.