Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра
Шрифт:
В какой-то момент мать подхватила меня и закружила в танце. Ее смех звенел как музыка на ветру. Ее волосы и юбка кружились, обвевая меня. Пахло от нее утешительно, как пахнет только от мамы. И этот запах, и быстрый поцелуй, когда она со смехом чмокнула меня в щеку, облегчили саднящую боль от ухода Бена больше, чем все забавы, вместе взятые.
Шанди обещала станцевать Бену особый танец, только для него, но при условии, что он пойдет с нею в палатку. Я еще никогда не видел, чтобы Бен краснел, однако же он держался молодцом. Он замялся, а когда, наконец, отказался, было видно, что ему это стоило не меньше, чем вырвать из себя собственную душу.
Трип с Тереном устроили потешный бой на мечах, который был одновременно и захватывающим фехтовальным поединком, и драматичным монологом, который произносил Терен, и шутовской буффонадой, которую показывал Трип (уверен, что все свои трюки он выдумывал тут же на месте). Они носились по всему лагерю. В ходе поединка Трип ухитрился сломать свой меч, спрятаться под дамскую юбку, пофехтовать палкой колбасы и исполнить несколько акробатических номеров, настолько головокружительных, что просто чудо, как он не покалечился. Однако же штаны на заднице у него порвались.
Дакс подпалил сам себя, демонстрируя особенно зрелищное огненное дыхание, и его пришлось тушить. Он особо не пострадал, если не считать опаленной бороды и уязвленной гордости. Однако Бен быстро его утешил: поднес кружку меда и напомнил, что не всем же брови иметь.
Мои родители спели «Песнь о сэре Савиене Тралиарде». Как и большинство великих песен, «Сэр Савиен» принадлежит перу Иллиена, и большинство ценителей считают эту песню венцом творчества Иллиена.
Это прекрасная песня, и она звучала тем прекраснее, что я не так уж часто слышал, чтобы отец исполнял ее целиком. Песня адски сложная, и отец, вероятно, был единственным в труппе, кто мог сыграть ее как следует. Он этого никак особо не проявлял, но я видел, что она трудна даже для него. Мать пела вторым голосом, голос у нее был нежный и звонкий. И даже костер, казалось, притихал, когда они брали дыхание. Сердце у меня взлетало и ухало в пропасть. Я плакал не только от трагической песни, но и от красоты двух голосов, столь идеально сплетенных воедино.
Да-да, под конец песни я заплакал. Заплакал тогда – и с тех пор каждый раз плачу. И даже когда эту историю просто читают вслух, у меня слезы на глаза наворачиваются. По моему мнению, всякий, кого она не тронет, в душе меньше, чем человек.
Когда они допели, ненадолго воцарилась тишина. Все утирали глаза и хлюпали носами. А потом, выдержав подобающую паузу, кто-то вскричал:
– Про Ланре! Про Ланре!
Крик подхватили еще несколько человек:
– Да-да, про Ланре!
Отец криво усмехнулся и покачал головой. Он никогда не показывал неоконченную песню по частям.
– Ну, А-арль! – протянула Шанди. – Сколько времени ты ее уже варишь? Дай уж отведать!
Отец снова покачал головой, по-прежнему улыбаясь:
– Еще не готово. – Он наклонился и бережно положил лютню в футляр.
– Арлиден, ну хоть попробовать дай! – это был Терен.
– Ну да, ради Бена! Несправедливо же, что он все время слышал, как ты ее бормочешь себе под нос, и так и не узнает…
– Всем же интересно, чем вы там у себя в фургоне с женой занимаетесь, когда не…
– Ну спой!
– Про Ланре!
Трип мигом организовал из труппы скандирующий, стенающий хор. Мой отец упирался почти целую минуту, потом, наконец, наклонился и снова достал
Отец сел. Толпа тут же притихла. Он подстроил пару струн, несмотря на то что только что выпустил лютню из рук. Подвигал пальцами, извлек на пробу несколько негромких нот, а потом заиграл – так тихо, что я обнаружил, что слушаю, прежде чем понял, что песня уже началась. А потом к музыке присоединился отцовский голос:
Послушайте – я песню вам спою,Историю давно прошедших лет,О гордом Ланре, сильном, словно сталь,О том, как меч его сверкал в бою,Как бился он, как пал и вновь восстал,Влеком любовью к собственной стране,Он снова пал и скрылся в черной мгле…Спою о Лире, о его жене —По зову Лиры он пришел назад,Пройдя через теснину смертных врат…Отец взял дыхание и выдержал паузу с открытым ртом, как будто собирался продолжать. А потом расплылся в коварной ухмылке, наклонился и убрал-таки лютню. Люди взвыли и принялись канючить, однако все и так понимали, что им крупно повезло услышать хотя бы это. Кто-то грянул плясовую, и протесты утихли.
Мои родители танцевали друг с другом, ее голова на его груди. Оба с закрытыми глазами. Они выглядели абсолютно счастливыми. Если ты сумел найти такого человека, которого ты можешь обнять и закрыть глаза на весь мир вокруг, ты и впрямь счастливчик. Даже если всего лишь на минуту или на день. Когда я думаю о любви – даже теперь, много лет спустя, – я всегда представляю себе именно их, тихо покачивающихся под музыку.
Потом с моей матерью танцевал Бен. Двигался он уверенно и величаво. Меня поразило, как красиво они смотрятся вместе. Бен, старый, седой, пузатый, с морщинистым лицом и полусожженными бровями. И мать, стройная, свежая, яркая, бледная и гладкокожая в свете костра. Они дополняли друг друга, как две противоположности. Мне больно было думать, что я, возможно, никогда больше не увижу их вместе.
К этому времени небо на востоке начало светлеть. Все собрались прощаться.
Не помню, что я ему сказал перед тем, как мы уехали. Я знаю, это звучало удручающе неуместно, но я видел, что он понял. Бен заставил меня пообещать, что я не стану навлекать на себя беды, балуясь с тем, чему он меня научил.
Он наклонился, обнял меня, потом потрепал меня по голове. Я даже был не против. Отчасти в отместку, я попытался пригладить его брови – мне всегда хотелось это сделать.
То, как он изумился – это было потрясающе! Бен снова сгреб меня в охапку, потом отступил.
Мои родители обещали, что, когда мы снова окажемся в здешних краях, непременно заедем к ним в городок. Все актеры дружно сказали, что уж их-то уговаривать не придется. Но, как ни юн я был, я знал правду. Пройдет много-много времени, прежде чем я снова увижу Бена. Годы!
Я не помню, как мы тронулись в путь в то утро, но помню, как пытался уснуть, и как одиноко мне было, и как сладко и горько ныло сердце в груди.
Проснувшись далеко заполдень, я обнаружил рядом с собой сверток, завернутый в мешковину, перевязанный бечевкой, а сверху – яркий листок бумаги с моим именем, который флажком трепетал на ветру.