Хроника Великой войны
Шрифт:
Карен и Толокамп молчали, уперев взоры в стол. Иногда они поднимали глаза, но их взгляды тут же сталкивались и турнирными копьями ломались друг о друга, вновь падая на стол.
– Сражение в поле губительно. В лучшем случае, двадцать семь тысяч против тридцати гхалхалтарских.
– Не забывайте, среди наших двадцати семи тысяч есть ещё совершенно необученные ополченцы, – вторил лорду Добину мелкий лорд.
– Но и среди неприятеля есть много неразумных тварей. Подлинных воинов-гхалхалтаров у Хамрака не более пятнадцати тысяч, – парировал другой слабый лорд,
Толокампу было по-настоящему плохо. Произошло то, чего он боялся более всего. Мнения разделились, и теперь ему все равно приходилось принимать главное, определяющее судьбу королевства решение. Вспомнился Иоанн: "Бедный мальчик, он не знает, что тут творится. Какие мучения!"
– Наша кавалерия сильна. Рыцари сомнут гхалхалтаров.
– Ха, они даже не успеют доехать. Гхалхалтарские маги выкосят их.
– Вы оскорбляете рыцарство!
– Но что поделаешь, если это правда!
Лорды распалялись не на шутку.
Добин и один из малых лордов отстаивали приоритет кареновской тактики, а двое других с пеной у рта доказывали необходимость открытого сражения.
Так продолжалось с четверть часа, пока наконец Толокамп не собрался с силами и не крикнул:
– Хватит, прекратите! Это совет, а не рынок!
Лорды осеклись и смолкли, покорившись воле командующего.
– Давайте проголосуем. Кто за отход к Грохбундеру?
Добин и его сомышленник рьяно выкрикнули:
– Мы!
Карен оторвал взгляд от стола и гулко произнес:
– Я, ибо иначе мы погибнем.
Толокамп оглядел остальных:
– Кто за немедленный бой на равнине?
"За" высказались два мелких лорда, и сам лорд Толокамп возвестил:
– Я тоже присоединяюсь к этой группе.
Трое на трое. Тогда Толокамп обернулся к молчавшему Мальерону. Тот поглаживал свою остренькую, клинышком бородку, возведя лукавые глаза к потолку. Командующему стало одновременно и легко, потому что не он произнесет главную фразу, и обидно, ибо право решающего голоса перешло к другому лорду, да ещё к какому – к тому, кого все открыто считали предателем и сочувствующим гхалхалтарам.
– А что же вы?
Мальерон словно только очнулся.
– Я? – он скромно улыбнулся, отчего по старому лицу его рассыпались выщербины морщин. – Я за сражение в поле.
– Предатель, – выдохнул лорд Добин.
Этельред почувствовал, как кто-то схватил его за плечо и затормошил.
Голова графа заелозила по подушке, словно укоризненно покачиваясь. Этельред всхрапнул и раскрыл глаза – перед ним со свечой в руке стоял оруженосец.
– Что ты, Винфильд? – сурово спросил граф.
– Ваша милость, к вам посланец от лорда Толокампа. Говорит, что обязательно надо поговорить с вами.
– Правда? – Граф сел, осоловело озираясь вокруг. – Что ж, веди его.
– Сюда?
– А куда же еще. Не буду же я в таком виде выходить на улицу!
Оруженосец понятливо кивнул и поспешил из комнаты.
Этельред посмотрел за окно. Снаружи стояла такая темень, что были неразличимы
Внизу послышались шаги. Дверь приотворилась, и в образовавшуюся щель протиснулся оруженосец со свечой. Следом впорхнул быстроногий молодой дракун. Даже при тусклом свете одинокой свечи граф заметил на лице посланца свежий румянец от ночного полета на свежем ветру.
– Что имеешь мне сказать, молодец? – Этельред подался вперед.
Дракун уперся взглядом в кустистые, топорщащиеся в разные стороны графские усы и отрапортовал:
– Меня прислал командующий восточной армией лорд Толокамп. На совете, произошедшем три часа назад, лорды постановили дать сражение в поле, а потому отступление в горы велено прекратить.
Дракун нырнул рукой под полы плаща, порылся и достал аккуратно запечатанный свиток.
– Здесь сообщается то, что я передал вам на словах.
Этельред принял депешу, сломал печать. Сомнений не было – Толокамп действительно приказывал ему оставаться в Устурге. Граф кивнул, разрешая дракуну уйти. Оруженосец взял свечу и отправился проводить посланца.
Этельред остался в темноте. Он лежал и чувствовал, как проснулась старая, знакомая ему уже десять лет, боль и как вытесняет она всякую надежду на нормальный, здоровый сон. Завтра передовые гхалхалтарские отряды подойдут к Устургу. Что он будет с ними делать? О контрнаступлении не стоит и думать. У него слишком мало сил: двести ратников и пятьдесят лучников. А ведь горы совсем рядом. Разумнее было бы отступить под защиту их спасительных ущелий. Однако на развернутом свитке чернела подпись командующего, которая цепью приковала Этельреда к Устургу. Всегда верный своему долгу, граф не собирался нарушать его и теперь, а потому готовился держать город до последнего. Как было написано в приказе.
Поле было ограничено с одной стороны пышным лесом, а с другой – пологими горными склонами и крепостными стенами небольшого города. Оно сплошь поросло желтой высокой травой, в которой россыпями пестрели розовые головки клевера. Седой прядью протянулась с юга река, которая расходилась посреди поля на два ручья. Левый брал начало у городской стены. Другой стремился на восток, в противоположную сторону. В ста шагах от того места, где ручьи раздваивались, кособочились четыре длинные приземистые строения.
Бегло изучив окрестности, Ригерг обернулся к солдатам и воззвал:
– К деревне!
Корпус тронулся, и через четверть часа гхалхалтары уже подходили к селению. Из маленьких амбразур-окошек их изучали любопытные глаза. Ригерг подъехал к ближнему дому, постучал ладонью теплый от солнца угол сруба. Десяток солдат приблизились к своему предводителю. Остальные с обозом расположились позади.
– Обследовать! Всех жителей выгнать на улицу и собрать предо мной!
Повинуясь крику барона, корпус с грохотом рассыпался на отдельные группы, по пять-шесть воинов, и устремился к строениям. Разом деревня наполнилась шумом и гвалтом.