Хроника времён 'царя Бориса'

Попцов Олег

– И больше ничего?!

– Больше ничего, - отвечаю я.
– Нам ещё ехать больше ста километров, подробности понадобятся на потом.

А БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?

В эти трагические дни и ночи кабинет Ельцина был очень доступен. Никакой замкнутости, общение было практически постоянным. У меня это вызывало даже некоторое беспокойство - все-таки Президент, колоссальное напряжение, усталость... Он принял единственно правильное решение действовать, не выжидать, а действовать! Обращение к народу, к армии указы следовали один за другим. Россия должна была знать, что Президент не сломлен: он в Белом доме, он выполняет свои обязанности. Непреклонность Ельцина, его энергичность озадачили путчистов. Они не успевали дезавуировать его указы.

Путчисты понимали - главным препятствием, конечно же, станет Россия. Надо обезопасить себя на

окраинах. Чрезвычайное положение вводилось только в городах России. Это дало результат. За исключением Молдавии и Прибалтики, все республики заняли выжидательную позицию.

К исходу 20 августа напряжение достигает высшей точки. Снова заговорили о штурме Белого дома. Все понимали, что предстоящая ночь решающая. Предыдущую, с 19-го на 20-е, путчисты упустили. Тому было много причин. Поползли слухи о ненадежности введенных в Москву воинских частей. Значит, сегодня!!! По информации, которой мы располагали, все складывалось именно так. Штурм назначен на 21 час.

Вообще, и в ночь предыдущую, и в предвечерние часы следующего дня сообщения о предполагаемости штурма были главной, по сути единственной, темой всех разговоров в человечьем многолюдье, окружавшем Белый дом, да и в самом Белом доме.

В президентском крыле здания до непривычности шумно. Кабинет Бурбулиса определен в качестве штаба. Три ночи и три дня были насыщены драматизмом, тревогой, неразберихой и в то же время удивительным взаимопониманием между демократами, центристами, полудемократами. Объединила беда, угроза, нависшая над надеждой. При всей разнице убеждений все рассчитывали на жизнь в другой России. Еще не понять в какой, но другой. Баррикадная атмосфера пришла сюда, внутрь Белого дома: спальные мешки, чай в термосах, обилие спецназовской пятнистой формы, противогазы, сваленные в кучу, непривычное множество небритых лиц, мятой одежды, красных, измученных бессонницей глаз.

– Я слушаю, слушаю. Станкевич у телефона.

– Эй, кто видел Руцкого?

– Он у себя. А в чем дело?

– Генерал Кобец его разыскивает.

– Все не определят, кто главнее: один вице-президент, но полковник. А другой генерал-полковник, но не вице-президент!
– И смех по коридору, беззлобный, веселый.

Сотрудники охраны, в качестве гонцов, появляются неслышно, движутся кошачьим шагом. Молча приносят записки. Кто-то тотчас поднимается и спешит на вызов. Президент вызывает часто. Необходимость тех или иных шагов, по сути, следствие непрерывно поступающей информации. Похудевший, осунувшийся Шахрай - указы мало создать, надо обеспечить их правовую неуязвимость. По-моему, и улыбается он через силу, и даже извечное противостояние Шахрай - Хасбулатов уже не интересует его.

Президент вызывает, идем к Президенту. В приемной увидел Мстислава Ростроповича. Более чем странно, он назвал меня по имени, мы обнялись. Раньше мы никогда не встречались. Ростропович вне времени, что-то возбужденно говорит. Я смотрел на его тонкие, почти точеные руки, которые даже в разговоре повторяли дирижерские движения, слегка картавая, слегка захлебывающаяся речь и сам Ростропович, невероятно штатский, застенчиво улыбающийся, был частью какого-то отдалившегося, ласкового мира. Я ещё раз посмотрел на его руки, теперь он их нервно потирал. Странно, но именно руки, их поведение, задерживали на себе внимание.

С улицы был слышен голос Александра Любимова, усиленный уличными динамиками. Сообщались последние новости. Теперь генерал Самсонов отказывался ввести войска в Ленинград. Кузбасс объявил всеобщую забастовку. Танковая колонна сосредоточилась в районе Филей. Начала движение - к центру города.

Какие-то секунды, и все увиделось разом. Стрельба, крики, гул многосотенных шагов по коридорам, треск срывающихся с петель дверей... И посреди этой, смешавшейся в хаосе, жестокости, слегка сутуловатый, мягко улыбчивый человек с руками не то застывшими в дирижерском взмахе, не то укрывающими лицо от удара. Ростропович рассказывал, как он скрывал от жены свой отъезд в Москву: "Я приехал сюда, - говорил он, - и если Богу будет угодно, я разделю с вами судьбу России. Здесь, сегодня решается её судьба". На его глазах выступили слезы. Охрана Президента разглядывала этого странного человека и молчала. Немногие из них знали, кто такой Ростропович. И вообще их настораживала толчея незнакомых людей, которые в эту ночь оказались в Белом доме, и, ещё более странно, допущенных сюда, к президентскому

кабинету. Не их дело вдаваться в побуждения, а вот порядка нет: говоришь - не положено - странная реакция: раздражаются, кричат. Расспросить бы, кто и почему в эти часы, самые рискованные, самые непредсказуемые, посчитал своим долгом оказаться здесь, вместе с Президентом.

Не вчера и не завтра, а сегодня, в ночь с 20-го на 21-е. Возможно сказать, они не осознавали опасности. Возможно сказать - они не верили в предстоящий штурм. Они ведь никогда не видели штурма, и в каждом из них проснулась артистическая натура, желание участвовать в зрелище, а ведь среди них было достаточно актеров; возможно пойти на удручающую крайность предположить корысть интереса: жизнь неповторима в своем умении разлучать и соединять пристрастия, цели, замыслы. Но главное, что опровергнуть невозможно, - поражение демократии, случись судьбе распорядиться именно так, для многих из этих людей не оставит жизненного пространства.

Мы прошли в кабинет Ельцина. Вообще человек не слишком улыбчивый, в эти минуты он выглядел крайне озабоченным. Пружина событий продолжала сжиматься, и Ельцин это понимал. Открытое общение - среда для Ельцина наиболее выгодная. Не случайно повседневные президентские заботы, решать которые приходится в замкнутом пространстве осажденного Белого дома, не столько утомляют его, хотя рабочий день Президента потерял границу дня и ночи, сколько противоречат его натуре. Толпа - для Ельцина среда привычная. Это очень русское состояние: "На миру и смерть красна". Его природная данность - высокий рост, неначальственность поведения, эмоциональная предрасположенность - выдают в нем натуру восприимчивую, возбуждающуюся. Сильный голос, простота и понятность речи делают его продолжением людского потока. Ельцин - внекастовая натура. Каркас власти надо подгонять под него. Человек с хитрецой, глубоко упрятанным бунтом, он способен разнести этот каркас в одну минуту. Его уже определили как политика интуитивного ряда. Именно интуитивные, эмоциональные проявления Ельцина придают его поступкам непредсказуемый характер. Совершая просчеты в повседневной политике, он, не желая того, способствует созданию критической, экстремальной ситуации, в которой чувствует себя гораздо увереннее своих оппонентов. Август показал это со всей очевидностью. Ему только что позвонил Президент Буш. И Ельцин ещё находится под впечатлением этого разговора. Драматические события вытолкнули Россию на мировую арену. Буш высоко оценил мужество Президента России, его благородство по отношению к Горбачеву. Рассказывая все это, Ельцин хитровато улыбался, как бы чуть-чуть отстраняясь от этих высоких характеристик, которые ему неловко даже повторять. Эта, из другого мира, мимолетная усмешка многого стоит, она как бабочка, залетевшая с холода в жарко натопленное помещение. Всего несколько секунд, и снова лицо хмурится, обретает насупленное выражение. Признание России не надо было вымаливать, выспаривать - оно пришло само. В обстоятельствах крайних, таящих неугаданность, возможно случиться всему. И тогда это признание даже не останется в истории. Некая сумма смысловых звуков, обозначенных как разговор через океанический кабель между Президентом Бушем и Президентом Ельциным.

Он зачитывает вслух две телеграммы. Одна, кажется, из Приморского края. Его поездка туда не прошла впустую, моряки Тихоокеанского флота отвергли ГКЧП. Однако Владивосток был слишком далеко.

Спустя какие-то минуты сообщили, что подошли десантные части из Тулы и генерал Грачев, командующий воздушно-десантными войсками, заявил о своей поддержке Президента России. Бронеколонны разворачиваются и занимают позицию вокруг Белого дома. Однако бронеколонну не пропускает народ, окруживший Белый дом. Люди боятся подвоха, не окажутся ли части, подошедшие вплотную к Белому дому, "троянским конем". Необходима точная информация.

Президент вызывает Иваненко, ему поручается проверить, те ли части выруливают на пандус Белого дома. На улице свист, крики, хлопки - все перемешалось. Кто-то подходит к окну, кажется, Илюшин. Говорит, что над бронемашинами трехцветный российский флаг. Сегодня это как пароль наших и не наших.

Ельцин раздражается, говорит резко: "Флаг можно повесить всякий, все равно - проверьте".

Уже пошли, уже ищут. Эхом катится по коридору: "Генерала Лебедя к Президенту!" Генерал Лебедь, согласно полученной информации, возглавляет части ВДВ, выступившие на защиту Белого дома.