Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
Шрифт:
— О, ради всех бессмертных богов! — протестующе поднял руки Волкаций. — Ни слова больше о кимврах! Только настроение себе испортим, а заодно и аппетит…
Волкаций щелкнул пальцами и прикрикнул на рабов:
— Эй, лентяи! Забыли о своих обязанностях? Почему в кубках пусто?
В то же самое время он сделал знак сидевшему в дальнем углу флейтисту, и вскоре по триклинию разлились нежные звуки флейты.
Гости повеселели и в очередной раз осушили свои кубки.
Немного погодя в комнату вошли три молоденькие прислужницы в коротких до неприличия греческих хитонах с многочисленными мелко заглаженными складками. В руках девушки держали подносы, на которых дымились горячие блюда.
Девушки
Сотрапезники разом прекратили свои разговоры и впились взорами в полуодетых красавиц, в то время как они легко и проворно расставляли на столе блюда с кушаньями. Всем собравшимся хорошо известно было пристрастие хозяина дома к красивым рабыням, которых он охотно покупал, не жалея денег. И это было неудивительно. Волкаций особенно не скрывал, что занимается сводничеством, не видя в этом ничего предосудительного. В числе нескольких принадлежавших ему доходных домов один был известен на весь город как перворазрядный лупанар [228] , где развлекались очень богатые люди.
228
Лупанар — публичный дом.
Самой старшей из трех девушек не было и двадцати лет. Особенно бросалась в глаза необычная красота одной из них, белокурой и светлокожей. Ростом она была чуть повыше остальных и сложена безупречно. Короткий голубой хитон, скрепленный на ее левом плече серебряной фибулой, оставлял почти открытой молодую прелестную грудь и едва прикрывал стройные бедра. Золотистый цвет волос и нежная белизна кожи выдавали ее кельтское или германское происхождение, но в мягких и правильных чертах юной красавицы больше было, пожалуй, от галлогречанки, чем от уроженки суровых заальпийских лесов. Ее большие темно-серые глаза, опушенные стрелами длинных ресниц, таили в себе тот особенный родниковый холодок, который так присущ был малоазийским галаткам. На нее чаще, чем на других девушек, тоже очень привлекательных, обращались чувственные взгляды большинства гостей.
— Откуда у тебя такая? — спросил Клодий, повернувшись к Волкацию.
— Ты имеешь в виду вон ту, золотоволосую? — кивнул Волкаций в сторону девушек. — Правда, хороша? Досталась мне почти что даром… И знаешь, от кого? От Аврелия, гладиаторского ланисты. Ты с ним знаком. Он сам предложил мне ее взамен своего проигрыша.
— Она доморожденная? — осведомился Клодий.
— Аврелий рассказал мне, что мать ее родом была из Галлогреции [229] и поначалу принадлежала сенатору Ювентию Тальне, ныне покойному. Видимо, мать в его честь назвала дочку Ювентиной…
229
Галлогреция — так часто называли Галатию, область в центре Малой Азии. Название Галатия она получила после завоевания ее кочевыми галлами в III в. до н. э. В описываемое время галаты уже в значительной мере были эллинизированы и потому назывались галлогреками.
— Ты хочешь сказать, что сенатор больше всех постарался, чтобы эта красотка появилась на свет?
— Вполне возможно.
— Она говорит по-латыни?
— Не хуже, чем законнорожденная дочь сенатора. Кстати, греческий она знает тоже благодаря матери, которая, видимо, была более гречанка, чем галатка. Не хочешь ли послушать, как она декламирует греческие стихи?
— Ну, если голос у нее такой же красивый, как и она сама.
Волкаций поднял вверх руку и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание молодых
— Вы обе можете идти, — махнул он рукой двум темноволосым девушкам. — А ты, Ювентина, отдай им свой поднос и подойди сюда.
Глава шестая
НЕВОЛЬНИЦА
— Ну-ка, Ювентина, прочти нам что-нибудь по-гречески, — обратился к девушке Волкаций, когда она подошла к нему. — В прошлый раз ты читала гостям стихи этой поэтессы… как ее…
— Сапфо [230] , — напомнила Ювентина, с усмешкой взглянув на господина.
230
Сапфо — известная греческая поэтесса, уроженка острова Лесбоса, воспевавшая любовь, красоту, природу, друзей и вино.
— Ну, да, Сапфо… конечно, Сапфо. Надо признать, это греческое имя нелегко выговорить… Итак, прочти нам… немного, всего несколько строк, чтобы вот этот господин мог оценить твой голос и твое греческое произношение.
Ювентина вздохнула и прочла нараспев, стараясь четко озвучивать окончания слов:
Я негу люблю, Юность люблю, Радость люблю И солнце. Жребий мой — быть В солнечный свет И в красоту Влюбленной. Я роскошь люблю; Блеск, красота, Словно сияние солнца, Чаруют меня…Кроме Минуция, почти в совершенстве изучившего греческий язык еще в ту пору, когда он со всем жаром юности был влюблен в гречанку Никтимену, а также Клодия, который уже много лет занимался откупными делами в Сицилии [231] и, хотя не без труда, изъяснялся на языке эллинов, больше никто из присутствующих не понял и нескольких слов, произнесенных девушкой. Зато, пока она декламировала строки великой уроженки Лесбоса, все имели возможность разглядеть, что зубы у нее один к одному — ровные и белые, как жемчужины.
231
В Сицилии, римской провинции, господствующим был греческий язык.
— Если ты не против, — сказал Клодий, обратившись к Волкацию, — я поупражняюсь с ней по-гречески.
— О, сколько угодно!
И Клодий заговорил с девушкой, нещадно коверкая каждое греческое слово.
— Твоя мать была галаткой? — спросил публикан, бесцеремонным взглядом ощупывая всю ее фигуру.
— Да, господин, — коротко ответила Ювентина, тоже переходя на греческий язык.
— Ты умеешь читать, писать?
— Могу читать, но писать не пробовала… разве что палочкой на песке.
— Но ты девушка способная. Если умеешь читать, то и писать научишься. Главное, ты свободно говоришь на латыни и греческом. Это как раз то, что мне нужно.
Девушка взглянула на публикана с беспокойством.
— Ты… собираешься купить меня? — с запинкой спросила она.
— А что тебя смущает? Разве я хуже твоего плешивого господина? Или ты его так любишь, что тебе не хочется с ним расставаться?
Ювентина потупилась.
— Я слышала, что жена твоя очень дурно обращается с рабынями, — произнесла она сквозь зубы.