Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Ахматов Александр Леонидович

Он говорил на латыни с сильным греческим акцентом.

— Если быть откровенным, — продолжал он, — с тех пор как я оказался в этом проклятом богами месте, решил, что не прикоснусь ни к одной женщине, пока не вырвусь на свободу. Мне, свободнорожденному, противно думать о любовных утехах в этой гадкой тюрьме. Поэтому скоротаем сегодняшний вечер, как брат и сестра по несчастью… Эй, приятель! — обратился Мемнон к слуге-виночерпию. — Налей-ка нам в эти ненасытные кубки тускульского, лабиканского, анцийского, или, как вы все тут любите называть, одно и то же вино, разлитое из одной и той же амфоры! А ты, брат гладиатор, будь любезен, пододвинь к нам поближе вон то блюдо с жареным барашком!.. Угощайся, девушка!

Ювентина незаметно для себя быстро успокоилась, радуясь тому, что ее новый знакомый оказался столь мягким и обходительным. Она ожидала худшего, наслушавшись от Береники всяких ужасов.

— Стало быть, ты понимаешь и говоришь по-гречески? — через некоторое время спросил Мемнон, глядя на нее в задумчивости. — В таком случае, если ты не против, я перейду на родную речь. Латинскому я выучился за четыре года, пока жил на Крите, где я был в окружении римских изгнанников — они относились ко мне, как к равному. Сам-то я родом из Александрии Египетской. Мне тоже, как и гракхианцам из Рима, пришлось бежать на чужбину. С тех пор я много повидал, скитаясь простым матросом

и навархом [288] по всем морям, омывающим ойкумену [289] …

288

Наварх — командир военного корабля или флота.

289

Ойкумена — по представлениям древних греков, совокупность областей земной суши, заселенных людьми.

Он говорил по-гречески легко и образно.

Ювентина сразу отметила про себя, что этот гладиатор человек не из простых.

— Ты был пиратом? — совсем осмелев, спросила она.

— Да, девочка, — охотно отвечал Мемнон, — четыре года прошло с той поры, как я стал разбойником-альбатросом… Смешно, но отчасти сбылась мечта моей розовой юности. Когда-то меня неодолимо тянуло в море. Я жаждал путешествий, грезил о далеких странах, где бьется другая, неизвестная мне жизнь — не та, к какой меня готовил отец, хотевший, чтобы я, как и он, достиг высокого положения при царском дворе. Отец мой, видишь ли, был не последним человеком в Александрии — македонец родом, он служил начальником дворцовой стражи у Птолемея Эвергета Фискона [290] . Он и сам был вояка, и от меня требовал, чтобы я каждый день обливался потом в гимнасиях [291] и палестрах [292] , шагал в воинском строю, увешанный оружием, или упражнялся с мечом и саррисой [293] . А я тайком рисовал географические карты и все свободное время проводил в гавани, познавая там корабельное дело, или слушал ученых мужей, собиравшихся неподалеку от знаменитой библиотеки [294] , которая, как все считают, самая лучшая в мире. Из-за этих моих увлечений географией и мореплаванием у меня испортились отношения с отцом и с каждым днем становились все более натянутыми. Странно, но нас примирила разразившаяся вскоре большая смута в Александрии. Царя Эвергета уже не было в живых. Ему наследовал его старший сын Птолемей Латир [295] , но он не заладил со своей матерью Клеопатрой [296] и ее младшим сыном Александром [297] , которого царица хотела сделать царем. Горожане разделились: одни поддерживали Латира, другие — Клеопатру и Александра. Отец и я остались верны законному преемнику Птолемея Эвергета. На улицах города то и дело вспыхивали вооруженные схватки между враждующими сторонами. Отцу и мне все происходящее казалось безумием. Отец и еще немного благоразумных людей призывали к примирению, но безуспешно. В конце концов Птолемей Латир потерпел поражение и вынужден был удалиться на Кипр — обычное место изгнания для царей птолемеевской династии. Отец мой к тому времени умер. Я же, как сторонник Латира, последовал на Кипр со второй волной изгнанников. Если бы ты знала, с какой тяжкой болью покидал я родной город! Все имущество мое в Александрии было конфисковано по указу нового царя. На Кипре я оказался без средств. Латир принял меня более чем холодно. Он и отца моего, пока тот был жив, подозревал в двурушничестве, а обо мне вовсе не хотел слышать. Когда в скором времени был раскрыт составленный против него заговор, меня сразу причислили к его участникам и заключили под стражу, хотя я не знал ни о каком заговоре. Я был в отчаянии. Человек, за которого я столько раз сражался на улицах Александрии, отплатил мне черной неблагодарностью, отказавшись лично выслушать мои оправдания, и приговорил меня к смерти в числе других несчастных. Не чувствовать за собой никакой вины и покорно идти на казнь — это было выше моих сил. Когда стражники вывели меня из тюрьмы, я выхватил у одного из них меч и, нанося удары направо и налево, каким-то чудом прорвался невредимым через окружавшую меня вооруженную толпу. Потом только помню, что я бежал с мечом в руке по городским улицам и что все встречные расступались передо мной. Стражникам не удалось меня догнать — им мешала тяжесть вооружения. А я, выбежав из города, направил стопы в спасительные горы. Там я скрывался два дня, потом рискнул обратиться за помощью к одному моряку, с которым я был знаком раньше. К счастью для меня, он оказался человеком честнейшей и благороднейшей души. Потом я не раз замечал, что среди простых людей чаще можно встретить отзывчивость и сострадание, чем в кругу богатых и знатных. Добрый моряк помог мне устроиться на корабль. Поначалу я решил отправиться в Грецию. В Афинах жили мои дальние родственники. Но буря отнесла корабль к Криту. Там я случайно познакомился с пиратами. Они были моими ровесниками, поэтому мы быстро сошлись. От них веяло морским простором, вольным ветром. И мне вдруг страстно захотелось дикой, ничем не ограниченной свободы. Я был молод, силен, отважен и хорошо владел оружием. С другой стороны, у меня не было выбора. В Афинах я вряд ли был бы желанным гостем. Там меня ожидала судьба бесправного метэка [298] …

290

Птолемей VII Эвергет Фискон (годы правления — 145–116 гг. до н. э.) — царь Египта, прославившийся своей жестокостью.

291

Гимнасий — у греков школа физических упражнений и состязаний.

292

Палестра — школа гимнастов и борцов.

293

Сарриса — тяжелое длинное македонское копье, находившееся на вооружении воинов македонской фаланги (особого воинского строя, насчитывавшего 16 рядов в глубину).

294

Александрийская

библиотека — знаменитая библиотека в Александрии, столице птолемеевского Египта, насчитывавшая, по некоторым сведениям, более миллиона свитков (томов). В 47 г. до н. э. библиотека сгорела во время восстания александрийцев против Цезаря, причем погибло в огне до 700000 свитков. Внук упоминаемого в романе оратора Марка Антония знаменитый Марк Антоний заменил отчасти эту потерю, подарив последней царице Египта Клеопатре VII Пергамскую библиотеку в 200000 свитков.

295

Птолемей VIII Латир Сотер — царь Египта. После смерти Птолемея Эвергета Фискона правил страной вместе с матерью своей Клеопатрой II, но в 108 г. до н. э. в результате междоусобной борьбы был отстранен от власти, уступив ее младшему сыну Клеопатры Птолемею Александру. В 88 г. до н. э. снова стал египетским царем и умер в 81 г. до н. э.

296

Клеопатра II — властолюбивая царица Египта, правившая сначала вместе с мужем своим Птолемеем Эвергетом Фисконом, причем жестоко враждовала с ним, а после смерти последнего сумела отстранить от власти своего старшего сына Птолемея Латира в пользу младшего сына Птолемея Александра.

297

Птолемей IX Александр — утвердился на египетском престоле в 108 г. до н. э. с помощью матери своей Клеопатры и правил страной двадцать лет, но в конце концов уступил власть Птолемею VIII Латиру. Умер в 80 г. до н. э.

298

Метэк — в Афинах свободный человек, но не имеющий гражданских прав.

— Ты совсем не похож на пирата, — тихо сказала Ювентина, слушавшая рассказ Мемнона с волнением и участием. — Пираты, в особенности критские, всегда рисовались мне отъявленными злодеями, сущими демонами, а ты… ты мне кажешься человеком воспитанным, порядочным и добрым…

Мемнон улыбнулся невеселой улыбкой.

— Если бы ты знала, насколько я удручен и озлоблен свалившимися на меня несчастиями, то не называла бы меня добрым, — со вздохом произнес он. — Порой меня охватывает ярость, желание выместить на ком-нибудь свою досаду за все свои жизненные неудачи, хотя… хотя, конечно, нет свойства более чуждого мне, чем жестокость. Когда-то я любил людей, испытывал потребность творить добро… Но почему ты сказала «пираты, в особенности критские»? Чем они хуже киликийских, исаврийских, лигурийских и всех прочих?

Ювентина опустила глаза.

— Предубеждение к ним у меня осталось от матери. Она… ее вместе с родителями пираты захватили близ Галикарнаса, где они жили, переселившись туда из родной Галатии. Это были критские пираты. Мать потом всю жизнь вспоминала о них с ненавистью, рассказывая мне, как страдали и умирали в душном трюме несчастные пленники, когда их везли на Делос по бурному морю. Она часто повторяла один греческий стих:

Критяне все нечестивцы, убийцы и воры морские! Знал ли из критских мужей кто-либо совесть и честь.

Лицо александрийца омрачилось.

— Честно сказать, — после короткой паузы произнес он, — ни один человек по моей вине не сделался рабом, да и среди людей Требация… Ты, наверное, слышала об этом знаменитом архипирате?

— Да, слышала, — тихо отозвалась Ювентина.

— Так вот, среди них многие считают бесчестным заниматься работорговлей, в том числе и я.

Он помолчал и продолжил:

— В сущности, пираты не более преступны любых титулованных разбойников, будь то цари, консулы, римский сенат, которые разоряют войнами целые страны и народы. Они угоняют в рабство тысячи ни в чем не повинных людей. Вся разница между пиратами и этими благородными злодеями состоит лишь в том, что, как сказал мне однажды один римлянин на Крите, sacritegia minuta puniunter, magna triumphis feruntur [299] .

299

Маленькие преступления караются, великие прославляются (лат.).

В это время Сатир, сидевший в обнимку с Береникой и одновременно беседовавший с Пацидейаном, говорил ему:

— Оставь, Пацидейан! Охота тебе гадать о том, что будет завтра. Предоставим это дело дело богу Меркурию. Пусть он бросит на весы Фортуны свои жребии в виде крылатых фигурок, а нам, смертным, лучше не думать о предопределении и хорошо выспаться перед завтрашним боем.

— Клянусь шкурой Геркулеса, не о тебе моя речь, храбрейший Сатир! — пьяным голосом рычал управитель школы. — Будь я проклят, если завтра ты не уложишь в два счета своего увальня. Но вот Мемнон… вот кому, скажу я тебе, плохо придется. Жаль этого славного юношу! Или ты думаешь, что он устоит против Гарпала?..

— О, этот Гарпал! Он такой мерзкий, такой противный, — как кошка, промяукала Береника, положив голову на плечо Сатира.

— Гарпал — это серьезный противник! — продолжал выкрикивать Пацидейан. — От него еще никто не уходил живым…

— Кто знает, может быть, именно Гарпалу на этот раз не поздоровится, — сказал Сатир. — Мемнон выдержал всего несколько боев, но я заметил, что он обеими руками одинаково хорошо работает.

— Пойми, Сатир, — еле ворочая языком, говорил Пацидейан. — Я непременно должен знать, чего он стоит, этот новенький… Мне надо… дать совет… Понимаешь ли?., нужно дать совет одному… оч-чень важному господину и… он обещал поделиться со мной., своим выигрышем. Понимаешь?..

Пацидейан умолк, свесив на грудь свою большую седую голову, как бы о чем-то раздумывая.

Но он вскоре снова поднял голову и привстал на своей циновке.

— А вот мы сейчас спросим у него самого, — с силой выговорил он. — Эй, Мемнон! Послушай, дружище! Завтра у тебя будет нелегкий денек… Еще бы! Ты будешь биться с самим Гарпалом Непобедимым, но мы все за тебя… Ты ему задашь, не правда ли?

— Хочешь услышать от меня, чем закончится завтра мой поединок с Гарпалом? — спокойно спросил Мемнон, бросив на управителя школы холодный и презрительный взгляд. — Завтра я убью Гарпала, и пусть весь Рим вопит о его помиловании — все равно его прикончу…

— Ответ, достойный героя! — вскричал Пацидейан.

— Я отомщу ему, — продолжал александриец, — отомщу за Ксенарха, которому он по-подлому перерезал глотку, хотя все видели, что он опустил оружие, оставшись один против пятерых…

— Ксенарх хорошо сражался, — поддержал Мемнона пожилой гладиатор. — Не его вина, что ему в товарищи по жребию достались малоопытные бойцы.

— Даже низкая и кровожадная чернь, — сказал Мемнон, — даже она готова была проявить милосердие к нему за его отвагу, но этот негодяй поспешил прикончить побежденного…