Хроникёр
Шрифт:
Они успели как следует запутать сетку и засорить ее травой, когда проскрипели уключины, с шорохом влезла на берег лодка и появился хмурый пожилой мужик. То есть, что он хмурый и пожилой, они поняли, когда он обругал их, натащив откуда-то сучьев, разжег костер, забил в мокрую землю несколько кольев, вывесил сеть и заставил их выбирать из нее мусор.
— Откуда здесь? — видя, что дело идет, и несколько подобрев, спросил он. И Пожарник напористо, словно обличая кого-то, стал кричать мужику, что они приехали сюда с его, то есть Славкиным, братом, который оставил их здесь, а сам поплыл проверять вентеря и сейчас должен за ними вернуться,
— Ну и ладно! — согласился мужик. Он внезапно сел в лодку и уехал, и, бросив обирать сетку, они замерли и прислушались к удаляющимся взбулькивающим гребкам.
— Вот те на!
— Может, еще приедет?
Однако мужик, точно, приехал. Снова тихо взбулькнули весла, показалось и прошло в темноте длинное черное. Лодка была теперь высоко завалена плетеными из прутьев мордами, только что вынутыми из воды.
— Одного могу взять, — сказал мужик. И точно: из-за этих бокастых двухметровых морд и одному-то умоститься было с трудом.
Лешка потупился от неловкости за мужика, предлагающего спасение одному из них, когда их двое. А Славка, наоборот, остренько вскинулся и несколько мгновений молча оценивал эвакуированного.
— Ты вот что... — Он покосился на мужика, который ходил вдоль кольев, складывая сетку. — Давай оставайся. Чего ты? Все равно бездарный, а?.. Ну, я пошел. — Он двумя руками как следует нахлобучил малахай, глянул под ноги — не забыл ли чего, и твердо пошел к лодке. Постоял у лодки и вернулся. — Айда-ка отойдем!
Лешка мертво отошел с ним за костер.
— Ты вот что... К концу будет — повесь шмотье вон на ту рогульку. — Славка кивнул в сторону смутно виднеющегося в отблесках костра раскоряченного деревца. — Видишь, че ношу?! — Мельком оглядев свою рванину, он враждебно вскинул глаза на белобрысого, не удержался, пощупал драп его тужурочки, посопел: — Дай прикину?
Оцепенев от ужаса перед миром, в котором он родился, не желая больше жить в нем, видеть его, Лешка неверными руками сорвал тужурку. И Пожарник, движением плеч скинув на траву свой обширный пиджак, ловко влез в тужурочку, застегнулся, покосился на вспыхнувшие огнем костра медные пуговицы, потопырил локти, сказал встревоженно:
— Под мышками жмет. — Махнул рукой. — Перешью пуговицы, верно? — Снял, бросил тужурку Лешке, подхватил свой пиджак, дернулся идти, но как-то итогово задержался, вопросительно посмотрел Лешке в глаза. — Не обижаешься?.. Ну смотри! Да ты сам прикинь, — сказал он просто, — отец на фронте, скоро брата возьмут. Выходит, что? Один я в семье мужик. Надо жить мне. Нет права у меня подыхать. А у тебя?.. Одна мать! Так ты ей, может, только обуза. Верно?.. Ну, вот так.
Уже отсеченный, уже как бы из небытия, Лешка безмолвно смотрел, как идет к лодке Пожарник, как деловито пробирается вдоль борта, прямо по ледяной мелкой воде, чтобы зашагнуть сразу на свое место, на корму, и как затем устраивается поудобней, елозя и запихивая ноги под морды. Умом понимая, что истекают последние минуты, когда еще можно завопить, что он же остается тут на смерть, что нет никакого брата с лодкой, наврал Пожарник и что он НЕ ХОЧЕТ, ему еще РАНО, — умом понимая, что это НАДО сделать, Лешка с каждой секундой осознавал все больше, что этого не сделает ни за что. Он чувствовал себя не то чтобы оскорбленным, но оскверненным. И была мстительная сладость в том, что скверна будет стерта не просто, а вместе с его собственной жизнью. Вскинув лицо и наполненные
— Ты вот что, — грубо сказал Пожарник. — Садись иди! — Он тоскливо смотрел мимо Лешки. — У тебя сестренку-то уже — ага! А у нас все-таки все еще живы... Я первый буду, верно?.. Ну, вот. — Он покосился на землю.
— Ну, че вы там? — сказал мужик, наваливая на корму сеть.
— На! Теплая. — Сорвав с головы, Пожарник сунул Лешке свой малахай. Бросил неприязненно: — Давай вали!
«Ты что?! Славка! Останемся вместе!» — ликующе крикнуло все в белобрысом, в то время как ноги споро несли его к спасительной лодке.
Он забрался на корму, на сеть, и замер, не желая видеть и видя смутно стоящую возле разваливающегося (уже подернутого синей ряской) костра похожую на огородное чучело фигуру с беловатой, обнаженной, голо обкорнанной «под ноль» головой и с холодным ужасом осязая зажатый в руках облезлый мех Пожарниковой ушанки.
Несколько звонких гребков — и все истаяло: остров, костер, Пожарник. Перед лицом громоздились мокрые, пахнущие ивовой горечью морды, со всех сторон перемещались звезды. Снегово и свободно пахнуло ветром; со стеклянным шорохом проплыла невидимая в темноте льдина; вдоль бортов напряженно журчало, и ах! какое обуяло Лешку ознобистое, дерзкое чувство свободы! Что еще надо? Ничего не надо. Лишь бы не загораживала от тебя эти звезды и эти льдины перспектива надвигающейся. смерти. Его так и подмывало сунуть быстро и как бы ненароком обжигающий Славкин малахай в воду и забыть, обронить из памяти погружающийся в воду разлива остров, смутно мелькнувшую напоследок фигуру Пожарника с оболваненной, как бы обглоданной головой.
Отчетливы стали мятые вздохи, шипение, утробные глухие стуки железа, свист пара, — жизнь надвигалась, жизнь!
Прошли мимо громадного, уходящего в небо борта, ткнулись в берег. Мужик, кряхтя, стал вытаскивать на берег морды, связывать их ощупью в гроздь. Лешка молча ему помог. Ненароком посмотрел на разлив. Но ничего не было видно. Просто — черная стена перед глазами. Он даже зажмурился, представив, как стоит там Пожарник один и молчит...
Ему захотелось убежать, забиться, чтобы никогда не нашли, спрятаться и не отвечать на вопросы. «Пожарник? А это кто такой?»
На бугре горела вынесенная из механического цеха стружка, и снизу видны были фигуры обступивших этот огонь пацанов. Подняться и постоять вот так вместе с ними, глядя на желто-синее странное пламя, а потом тихо сорваться, уйти домой, зарыться с головой в подушку.
Лешка спустился к лодке: весла были на месте. Сеть все так же темнела на узкой корме. Он столкнул лодку, упал, как это делал Пожарник, на нос, крабом побежал к веслам. Но лодку тотчас стукнуло о борт парохода.
— Куды? — заорал выскочивший к воде мужик.
Течение прижало лодку к железному борту, и Лешка бешено упирался в него двумя руками, стремясь выскочить на чистую воду. Он успел провести лодку почти вдоль всего корпуса, когда на него сверху, с темной палубы обрушился всей тяжестью разъяренный мужик. Лешка стал так кричать, что мужик опешил. А Лешка, чувствуя, что все его спасение в этом истерическом, душераздирающем крике, вложил в него тем не менее кое-какую информацию.
— Ну, буде надрываться-то, буде, — сказал мужик, уразумев, в чем дело. — Садись на весла, греби!