Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1

Тушар-Лафосс Жорж

– Невозможно. Ей понравится.

– Если бы это повело к успеху! Если королева наконец отрешится от несправедливых предубеждений, которые раздирают мне сердце, согласится видеть во мне ревностнейшего, преданнейшего слугу, тогда, герцогиня, она начнет царствовать; и если Господь призовет к себе Людовика ХIII, регентство обеспечено за его вдовою. Относительно вас, нет границ вашему кредиту, нет пределов почестям, какие пожелает герцог.

– Итак, господин кардинал, – будем надеяться на счастливое будущее, и да здравствует преосвященнейший дофин, рожденный от римского пурпура. Завтра дебют господина Панталоне.

– Хорошо, но под покровом самой непроницаемой тайны.

– Высшие интересы государства требуют этого.

Кардинал

вышел из отеля де Шеврёз, исполненный радости и надежд. Ему уже казалось, что он прижимает к своей честолюбивой груди дочь Филиппа III, он мечтал в своем бреду, о шуточном царствовании будущего монарха, который в могущественных его руках будет игрушкою, которою можно будет играть по своему произволу. А между тем этот столь тонкий, столь подозрительный человек становился сам игрушкою женщины; он впутывался в такую интригу, где, по словам герцогини, этот великий политик делался слабым школьником.

* * *

Не успел кардинал приехать в Пале-Рояль, а уже герцогиня Шеврёз вместе с дородовою потешались над мистификацией, приготовленной для его эминенции. Обе они были молоды, склонны к шалостям и мало расположены рассчитывать какие могли быть последствия опасной игры, какую они затевали. Так слабые пчёлы смело жалят льва, не заботясь разгневать могущественное животное. Анна Австрийская видела только близкое удовлетворение – возможность унизить министра, который со времени вступления своего в дело, не переставал ей вредить перед королем, из боязни, чтоб молодая и прекрасная королева не повредила делу безграничной власти, которую он хотел возыметь над государем. Действительно, он один находил удовольствие постепенно охлаждать склонность, которую сперва чувствовал к жене Людовик, то с помощью ядовитых рассуждений о её бесплодии до возбуждения в ревнивой от природы душе его величества подозрения относительно добродетели этой государыни, то обвиняя её в сношениях с Испанским двором, противных интересам Франции.

С помощью этого коварства Ришельё надеялся подчинить Анну Австрийскую своей зависимости, отняв у неё долю власти, предназначенной королевским супругам, и доведя её до печальной необходимости испрашивать милостей через его посредство, чтобы заставить ее платить тайною благосклонностью за уступку власти, которою она пользовалась только от него.

Но гордая королева решилась скорее лишиться всякой власти, нежели подчиниться унизительному игу министра; она предпочла одиночество, в котором жила, почестям, которые отмеривала бы ей рука подданного. Но испанское памятозлобие – эта язва сердца, которую время растравляет постепенно, пожирало королеву: каждый день она изливала кипевшую боль на грудь своей любимицы, а последняя из привязанности к её величеству, а может быть, более из любви к интригам, поощряла ненависть, которой иногда не разделяла бы, если б Ришельё был столько же хорош, сколько могуществен. Кроме доверия к собственной ловкости, госпожа де Шеврёз ни на минуту не подчинялась страху, который внушал, всем вообще этот министерский колосс: она принадлежала к дому Роганов, столь кичившемуся своею знаменитостью, что с трудом сгибалась перед скипетром, и шутка, задуманная герцогинею, доказывает, что она не боялась гнева кардинала, также, как и его могущества. Интересно будет заметить эту борьбу между силою, соединенною с коварством, и интригою, вооруженною только соблазнительностью и лукавством.

– Он наш, – говорила герцогиня де Шеврёз, прыгая как молодая лань но кабинету королевы – завтра я вам представлю кардинала в костюме арлекина, и брошу к вашим ногам прелата, который влюбился до того, что нисходит до фарсов паяца.

– Право, герцогиня, я не знаю— пристало ли мне участвовать в этой шалости.

– Вы слишком добры, чтоб отказаться, и я убеждена, что эта игра принесёт большую выгоду.

– Она мне может стоить дороже.

– Кардиналу уже нечего прибавлять к тем неприятностям, которые

он вам причинил, и притом мы рано остановим бы его в сети, которую готовимся набросить на него.

– Значить мне надобно показывать, что я одобряю его безумную дерзость?

– Нисколько; вам достаточно ловко смеяться над ним. О, есл б нам удалось добыть хорошее письменное объяснение…

– Лисица слишком хитра, чтоб попасть в подобную ловушку…

– Поверьте, что, будучи влюблен до такой степени он бросится в нее прямо головою. Увы, – прибавила фаворитка со вздохом: – когда любят, не останавливаются там, где желают.

– Полагаюсь на вас, герцогиня.

– Опыт имеет свои прелести, и если уважение удерживает меня здесь, то ваше величество позволите мне по крайней мере выразить удовольствие, что я сегодня могу объяснить вам причину. Да, мне кажется, небо посылает нам средство обличить коварного кардинала; мы можем наконец открыть глаза королю вашему супругу.

– Ах, Людовик! Сколько поводов я имею находить тебя виновным, что королева обязана нисходить до хитрости, чтобы восторжествовать над слугою.

– Чрезвычайно прискорбно, что король не умеет ценить такой женщины как вы, и к несчастью я боюсь, что тут виною воспитание его величества.

– Герцогиня, Провидение может помочь несчастным.

– Знаю, прелестнейшая государыня, и его помощь не преминет явиться к такой красавице королеве, как вы…

– Госпожа де Шеврёз!?

– Смотрите только серьезно на любовь кардинала.

– Я вижу, милый друг, что вы неисправимы.

– Я немножко этому радуюсь, когда подумаю, что это утешает вас иногда от сознания в неизлечимости Людовика XIII.

Глава III. 1628

Прелат-гаер. – Переодеванье. – Балетные па перед королевой. – Шут или министр? Кто хитрее. – Еще аббат. – Кавалер Ландрис. – Подложное письмо. – Великий магистр бездельников Гастон. – Вельможи и воры. – Рошфор на бронзовом коне. – Мария Медичи. Ревность короля. – Госпожа Комбалле. – Эпиграмма Боаробера. – Ночные посещения.

Было очень холодно. Земля, покрытая белой скатертью мороза, стучала под ногами горожан, оторванных необходимостью или собственным желанием от домашнего очага. Несколько карет, которые уносили вельмож в вихрь удовольствий, производили шум, подобный отдаленному грому. Редкие фонари мелькали, как блуждающие огни, в темноте почти пустых улиц.

Часы на дворце королевы-матери медленно пробили семь, разнося звук по холодному зимнему воздуху, когда человек среднего роста, завернувшись в темный широкий плащ, вышел почти украдкой из Малого Люксембурга. Слуги, судя по звуку железа, вооруженные, освещали путь ночному искателю приключений блеском белых восковых факелов, который, падая на снежный покров, производил блестки, подобные алмазам на бальном платье. Особа, вышедшая из Малого Люксембурга, был кардинал-министр; он отправлялся в отель де Шеврёз со всей таинственностью счастливого любовника. Не доходя до улицы Сен-Тома дю Лувр, он приказал слугам потушить факелы и скрыться до его возвращения под воротами в готовности служить ему при первом появлении.

Его эминенция вошел к герцогине один. По знаку горничной фаворитка вышла на встречу гостю, которого и ввела сперва в кабинет, в котором принимала его накануне. Госпожа де Шеврёз показалась прелату такой хорошенькой, прическа ее была такая соблазнительная, что он на этот момент не хотел бы устремлять претензий своей любви куда-либо выше. Он пожирал глазами прелести, полуприкрытые кокетливым неглиже; дрожащей от волнения рукой он взял руку герцогини и с восторгом поцеловал ее. Честолюбие быстро теряло свои права в душе министра; Анна Австрийская исчезала в его мыслях: сердце прелата пылало к посланнице, прежде чем возвыситься к трону монархини – так атмосфера этой уборной была увлекательна и насыщена сладострастием.