Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1
Шрифт:
– Но если злопамятство за ваши дурные дела, которые так живучи в испанской душе, побудит ее величество пожертвовать интересам мщения, то будет трудно опровергнуть свидетельство ваших писем, если они дойдут до короля.
– Старый ребенок! Неужели ты думаешь своим узким умом, что я, Ришельё, отдам в руки врагам страшное оружие Ахилла, не оставив себе ни одной стрелы из его колчана, чтобы залечить раны, которые получу от других [10] . Узнай это на опыте один раз навсегда, что я не верю даже тем, кого считаю лучшими своими друзьями. Слушай, Боаробер, я облек тебя своим доверием и ты его заслуживаешь, как полагаю; однако же, я не открываю тебе ни малейшего проекта, я тебе не вверяю самой пустой тайны, пока не взвешу ее и
10
Известно, что по мнению древних оружие Ахиллеса имело свойство залечивать раны, которые оно наносит.
– Ожидаю приказаний вашей эминенции: вы, вероятно, помните, что мое рвение не знает границ.
– Садитесь за это бюро.
– Готово, монсеньёр. Вам нужна нота шведского канцлера, который обещает вам союз, чтобы устрашить Австрию.
Совсем нет.
– Не перехвачено ли письмо его католического величества к нидерландскому инфанту, устраняющее разрыв между Испанией и Францией, и которое ваша эминенция находит полезным употребить против Мадридского двора.
– Тоже нет.
– Значит дело идет о депеше Боккингэма к герцогу Рогану, схваченной у английского эмиссара у ворот Ла-Рошели.
– Ничего из всего этого, но виселицу и сажень веревки для вас, кавалер Ландри, если вы будете разбалтывать тайны моей политики.
– Господину кардиналу известно, что моя скромность…
– Хорошо оплачивается и что одно слово измены будет последним, какое выйдет из ваших уст.
– Наконец кем же я буду сегодняшнее утро – испанцем, шведом, англичанином или голландцем?
– Нет, Лапдри, вы будете первым министром Франции, но только с конца своих пальцев.
– Тогда ответственность…
– Обыкновенная: присудить к повешению, если откроется обман.
– Но в этом случае ваша эминенция…
– Моя эминенция спасет вас от казни, только…
– Что, монсеньёр?
– Если только палач, не предупредит меня, и я по закону не буду сметь наказать его за столь справедливую поспешность.
– И за это, господин кардинал…
– За это, кавалер Ландри, будет справедливо вручить вам тысячу пистолей, которые я и прикажу вам выдать, выезжая из дому.
– Я готов, монсеньёр. К кому пишет ваша эминенция?
– Посмотрим прежде, как я пишу вашей рукой?
Ландри написал несколько строк, превосходно подражая почерку министра,
– Очень хорошо; только эксперты могут узнать подлог, а в мои виды входит, чтобы была, если нужно, экспертиза.
– Для чего это, монсеньер?
– Видите ли, сегодня более чем когда-нибудь мне может понадобиться, чтобы вы заслужили виселицу.
– Ваша эминенция, это уж слишком, позвольте мне удалиться…
– Конечно в Шарантон, куда я вас велю отвезти, если вы еще будете рассуждать. Соблюдайте лучше ваши интересы, кавалер Ландри; я вам даю полторы тысячи пистолей вместо тысячи.
Официальный подделыватель более не возражал; Ришельё подвинул к нему лист почтовой бумаги и начал диктовать, ходя большими шагами по комнате.
«Государыня!» «Я слишком высокого мнения об уме вашего величества, чтобы объяснять то, что вы сами поняли, указывая что было серьезного в безумном давнишнем маскараде. Чувства, открытые мной вашему величеству, не входили в то, что вам было благоугодно назвать моею ролью; они теперь и будут вечно запечатлены в глубине моего сердца. Удостойте их только ваше величество выслушать милостиво, примите доказательство, и все вокруг вас изменится в минуту: ваша красота, столь печально заброшенная, ваши прекрасные качества так мало оцененные, примут в глазах короля подобающую
«Я принял дела, льстя себя надеждой посадить вас на троне на одной высоте с королем, вашим супругом; я быль бы так счастлив вашим благополучием! Но злые изветы моих врагов предупредили, ваше величество, доказательства моего рвения, которые хотел я повергнуть к вашим стопам; вы уже начали меня ненавидеть, когда я усиливался доказать вам, что я был преданнейшим вашим слугой. Гуманность всегда платит злобе дань, своей слабости; я хотел дать понять вашему величеству, что союз со мной не мог быть вам лишним, когда вы еще находились на верху величия. Я умоляю принять этот союз теперь, когда вы убедились, увы, горьким опытом, сколько отсутствие его отняло у вас счастья и славы… Прошедшее скоро изгладится у вас из памяти, прикрытое облаком наслаждений; настоящее ежедневно будет украшаться знаками вновь завоеванного величия, а будущее засверкает всем блеском славной судьбы, если вы положитесь, но с полным убеждением и доверием на того, кто один в состоянии, без боязни, предложить вам все, чего вы имеете права ожидать по вашим прелестям, летам и званию.
«С чувствами почтительной и бесконечной нежности, имею честь быть вашим покорнейшим, послушнейшим и преданнейшим слугой.
«Ришельё.»
Письмо это, исполненное искуссно-рассчитанной наглости, было передано королеве госпожой Шеврёз, которой кардинал вручил его лично. Анна и ее фаворитка долго беседовали об этом послании, из которого надеялись извлечь большую пользу – относительно гнева, питаемого королевой к министру. И та и другая ошиблись: такой осторожный человек, такой опытный и прозорливый как Ришельё, не впутается, как бы ни был влюблен, в интригу с женщинами, не обеспечив себе заранее выхода, из которой мог бы явиться с торжеством. Анна и герцогиня разговаривали еще о надеждах к отмщению, как неожиданно и без доклада вошел к ним молодой Гастон, которого его эминенция не настолько отдалил, сколько предполагала от апартаментов королевы.
– Мне надобно вас развлечь, прекрасная сестрица, сказал он, поворачиваясь на высоком каблуке – ведь я великий магистр бездельничества.
– Знаю, принц, отвечала смеясь королева – и полагаю, что ваша корона не похищена.
– О! но я ввел такой порядок в дела, относящиеся до моего нового государства, что могу показать вам карту: города, провинции, реки, горы, леса… а имена, о, имена!..
– Монсеньёр, перебила госпожа Шеврёз: – ее величество освобождает вас от подробностей; география вашего воображаемого королевства слишком неприлична.
– А между тем, говорят, герцогиня, что вы не пренебрегали путешествовать в этой стране, сказал принц, поднося руку к верхней губе, как бы желая покрутить будущие усы.
– Гастон, заметила королева строгим тоном: – вы забываете кому и перед кем вы говорите с такой невоздержностью.
– Простите, ваше величество, простите за это и за следующее. Видите ли, я сумел сделать превосходный выбор главных сановников, нет у меня бездельников и лицемеров, нет Ришельё – все народ откровенный. Во-первых, высоким приором я назначил моего брата, графа Море [11] . Как вам кажется? Ведь ему прилично это место. На этот высокий пост имел претензию аббат Ривьер – волокита и пьяница по привычке; но я сильно погрешил бы, если бы не отдал преимущества побочному сыну Генриха IV, рожденному в бездельничестве этого великого короля, и который поэтому имел неоспоримые права на первые почести в моем бездельничестве, Ривьер должен был довольствоваться званием великого монаха. Что касается графа Рошфора, то он не может иметь соперников на должность канцлера практического волокитства… Ах, герцогиня, я думаю вы может быть хотели бы, чтобы я назначил господина Шалэ, который, кажется, доказал свои познания у ваших ног.
11
Антон Бурбон, граф Море, был незаконнорожденный сын Генриха IV и Жакелины Бель, графини Море, род. в 1607 г.