Хроники царя Давида

Хейм Штефан

Но дух царя Саула лишь молча показал на свою голову, давая понять, что отделенная от тела голова говорить не может. И снова дух Самуила спрятал лицо в ладонях и вздохнул с состраданием, в то время как дух Давида беззвучно смеялся, словно все это было забавной, лишь ему понятной шуткой. Женщина, прижимавшаяся ко мне, дрожала и тряслась, а затем хрипло пропел петух.

Я очнулся. Бледный свет падал сквозь узкие окна и дыры в соломенной крыше. Аэндорская ведьма лежала голая в моих объятьях. Шуфам, сын Хуфама, с трудом поднялся из своего угла, хромая подошел ко мне, протянул

руку и сказал:

— Включая особое обслуживание, это будет тридцать четыре шекеля.

11

И все-таки тайна кончины царя Саула и роль, которую сыграл в этом Давид, занимали меня все сильнее.

— Что беспокоит тебя, Эфан? — спросила однажды Эсфирь. — После возвращения из Аэндора ты говоришь, подобно человеку, мысли которого витают где-то далеко; с Хулдой несдержан, а Лилит ходит по дому с заплаканными глазами.

Я медлил с ответом. Но в голове моей роилось столько мыслей, что она уже не могла их вмещать; я не выдержал и рассказал Эсфири о том, что поведала мне женщина, владевшая даром предсказанья. И сказал я:

— Видно, не обрести мне покоя, пока не узнаю я ответа на вопрос: правда ли, что это Давид подослал молодого амаликитянина, убить царя Саула, а также Ионафана, с которым заключил союз? Неужели убийца исполнил именно его повеление? И значит, ко всей крови, что есть на руках Давида, прибавится еще кровь Саула и кровь Ионафана, на смерть которого Давид написал:

Глубока моя скорбь о тебе, брат мой Ионафан,

Близость твоя доставляла мне наслаждение.

Любовь твоя была прекрасной,

Прекраснее женской любви…

— Ну, будут у тебя ответы — и что это даст тебе? — спросила Эсфирь. — Сможешь ли ты внести их в Хроники царя Давида или в какую-либо другую книгу?

— Едва ли. Но сам я должен знать. Я должен знать, каким человеком был Давид. Хищным зверем, который не задумываясь наносил удар? Или одним из тех, кто стремился к своей цели, чего бы это ни стоило? Или все стремления ничтожны, и даже величайшие из нас подобны песчинкам, которые уносит ветер?

— Несчастный человек, — сказала Эсфирь.

— Давид? — спросил я.

— Нет, ты. — И она поцеловала мои глаза.

Я же отправился к дому дееписателя Иосафата, сына Ахилуда, что находился в Верхнем городе, неподалеку от строящегося Храма, и попросил аудиенции.

Слуга проводил меня к Иосафату; тот сказал, что рад видеть меня в добром здравии и поинтересовался, удачным ли было мое путешествие в Аэндор.

— Мой господин, — отвечал я, — исторические исследования подобны длинному пути детей Израиля через пустыню: взбираешься на один бархан — и видишь пред собой следующий.

— Однако путь их в конце

концов завершился, и с вершины горы Нево Моисей, наш предводитель, увидел землю обетованную с ее реками и полями, виноградниками и деревнями.

— Слова моего господина подобны бальзаму для покорного слуги. И тем не менее мне часто кажется, что мы ходим по кругу.

Лицо Иосафата омрачилось.

— А может, по кругу ходишь ты, Эфан, ибо рыскаешь в слишком уж многих направлениях?

— Если и так, мой господин, то лишь потому, что уста, что могли бы дать мне совет, затворены печатью молчания. Но ведь и царь Давид был человеком многосторонним, посему и исследования должны идти по многим направлениям.

— Мысли царя Давида всегда были направлены только на одно, — заявил Иосафат. — Все эти годы, что я знал его, он стремился быть угодным ГОсподу, дабы создать это царство.

Я поклонился и сказал, что именно на этом должен быть сделан акцент в Хрониках царя Давида; однако имеются еще некоторые сомнения и неясности, которые могут исказить великий образ и которые необходимо прояснить, дабы избежать недоразумений в будущем.

— Сомнения и неясности? — прищурился Иосафат. — В отношении чего?

— В отношении кончины царя Саула и роли, которую сыграл в ней Давид.

Мне вдруг вспомнились люди, которые поплатились жизнью за более безобидные высказывания, которым отрубали голову, а тело прибивали к городской стене; я подумал также о своих близких, которые могут лишиться кормильца.

Иосафат усмехнулся.

— Ну и что же сомнительного в кончине царя Саула?

— Вполне возможно, что у моего господина и нет никаких сомнений. Господин мой видел все собственными глазами, слышал собственными ушами и не зависит от чужих слов.

— Ты забываешь, Эфан, что членом царского совета стал я лишь годы спустя.

— А разве не осталось живых свидетелей, — спросил я, — которых можно было бы пригласить в царскую комиссию по составлению Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении и так далее, так, как Иорайю, Иахана и Мешулама, официально допущенных рассказчиков историй и легенд, которым было приказано явиться?

— Один найдется, — согласился Иосафат. — Это Иоав, сын Давидовой сестры Саруи, который был у Давида военачальником. Боюсь, однако, что мы немногое сможем от него узнать, ибо его сотрясает смертельный страх, он превратился в выжившего из ума старика, бормочущего всякую бессмыслицу.

— А если мне пойти к Иоаву и попытаться поговорить с ним с глазу на глаз в стенах его дома?

— Я бы не советовал делать это. — Иосафат развел руками. — Не хочешь же ты поступить вопреки воле Ванеи, сына Иодая, который глаз не сводит с Иоава? Я думаю, разумнее будет поискать ответы в бумагах Сераии, писца царя Давида, которые хранятся в царских архивах.

Я поблагодарил дееписателя за добрый совет и за терпение. И, добавив, что я — всего лишь недостойный пес, которого хозяин удостоил своим расположением, удалился.