Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 1

Фромер Владимир

Преодолев все препоны, добрались они до линии фронта.

Нависшие края гранитных склонов, просвечивавших сквозь густой кустарник, надежно прикрывали со всех сторон небольшой военный лагерь. На обочине песчаной дороги они увидели высокого парня в запыленной солдатской форме без знаков различия. Он сидел на скалистом выступе и пытался куском проволоки починить порвавшуюся сандалию.

Курчавые волосы с медным отливом падали на высокий лоб, темные глаза хранили выражение простоватой наивности. Гости представились. Один из них спросил:

— Давно воюешь, парень?

— Давно. С самого начала, — улыбнулся парень.

— Не знаешь

ли ты, где мы можем найти командующего?

— Знаю. Вы его уже нашли. — Парень поднялся, все еще держа в руке сандалию. Изумленные американцы молча смотрели на него.

* * *

Если бы Израиль мог взглянуть на себя в зеркало в день смерти Алона, он бы не узнал себя. Да, ты сразу состарился, сын Сиона. Морщины зигзагами избороздили лицо, и потускнели глаза, не ведавшие страха. Смерть Алона означала конец целой эпохи. Прощаясь с ним, друзья прощались со своей юностью. Поколение Алона состарилось за одну ночь, не почувствовав этого. Никто не поверил, что Игалу Алону перевалило за шестьдесят. Его сверстники выглядели рядом с ним стариками. Он же оставался молодым, этот сабра [10] , воплощенная противоположность галутному [11] еврею, солдат, политик и джентльмен. Время щадило этого человека и, приостановив разрушительную свою работу, забрало его сразу, не дав состариться.

10

Сабра — еврей, уроженец Эрец-Исраэль или государства Израиль.

11

Галут (букв, «изгнание») — вынужденное пребывание еврейского народа в рассеянии. Собирательное название стран диаспоры.

Сабры той эпохи резко отличались от восточноевропейских евреев с густой медленной тысячелетней кровью в жилах, никогда и не бывших молодыми. Казалось непостижимым, что «старик» Бегин старше «молодого» Даяна всего на несколько лет.

Судьба оказалась более жестокой к Даяну, чем к Алону. Даян, символ динамичного, сражающегося Израиля, заболел раком и умирал медленно и тяжело. С холодной отрешенностью анализировал свое состояние и даже писал статьи о жизни и смерти. Из больницы Даян вышел маленьким сморщенным старичком.

С изумлением и страхом глянул Израиль на этого человека, воплощавшего вечную молодость, героя, полководца, политика, археолога, неутомимого любовника, — и отвернулся.

А со своей молодостью Израиль попрощался еще раньше, у свежей могилы Алона на берегу озера Кинерет.

Признаки старения проявились у поколения основателей и защитников государства уже в Войну Судного дня. Эти люди, сражавшиеся в Войну за Независимость, в Синайскую кампанию, в Шестидневную войну, стали вдруг терять на фронтах своих сыновей. Вчерашние герои превратились в скорбящих отцов. Смерть сыновей и стала стуком в дверь пришедшей старости.

Надгробное слово своей эпохе и своему поколению сказал Ицхак Рабин, близкий друг Алона, единственного, быть может, человека, к которому он испытывал настоящую привязанность. В Войну за Независимость Алон был его командиром. Потом, оказавшись у штурвала, Рабин стал начальником Алона. Но ничто не могло омрачить их отношений.

На похоронах друга в киббуце Гиносар Рабин появился в старой военной

форме, мешковато сидевшей на рыхлом теле. Человек, четверть века проносивший военный мундир, выглядел в нем, как в карнавальном костюме.

Рабина никто не помнит молодым. А ведь четыре десятилетия назад он был таким же символом эпохи, как Алон и Даян. Сабра, жилистый, худощавый, он, в отличие от Алона, дошел до самой вершины, сошел с нее неожиданно и нелепо, и вновь поднялся на ту же высоту уже в том возрасте, когда больше приличествует думать о спасении души. На самом деле он стал стариком в тот день, когда хоронили Алона.

Есть глубокая символика в том, что Рабину дважды пришлось штурмовать вершину политической пирамиды, причем второй штурм растянулся на целых пятнадцать лет.

Поколение, преподнесшее еврейскому народу государство «на серебряном блюде», не сумело вырвать власть из рук галутных евреев. После Войны за Независимость не было пира победителей. Бен-Гурион отстранил от ключевых должностей командиров Пальмаха. На политическом поприще вчерашние бойцы оказались беспомощными. И они сходили в тень по-одному с чувством горечи и с уязвленным самолюбием. Некоторые выращивали розы в киббуцах. Некоторые занялись бизнесом. А некоторые остались в армии, заменившей расформированный Пальмах, и с честью носили мундир.

И все же воля, энергия, напор того поколения не исчезли бесследно. Они создали первоклассную армию и динамичную военную промышленность.

Игал Алон умер в 62 года, как раз в тот момент, когда у него были все шансы стать наконец руководителем государства.

В биографии этого человека есть несколько вех, определивших его судьбу. В самом конце Войны за Независимость Алон, будучи командующим, сосредоточил в своих руках всю реальную власть. И кто знает, как сложилась бы история государства, если бы он не выпустил нити, которые вложила в его руки судьба. Страна была обязана своим защитникам абсолютно всем, и многие надежды связывались с именем молодого полководца. Уже под занавес войны Алон отказался выполнить приказ об отступлении с захваченных в Синае территорий. Политическое руководство бросило на весы весь свой авторитет, чтобы заставить его подчиниться. Многие были уверены, что Бен-Гуриону придется уступить место этому сабре, отстоявшему государство силой оружия.

К сожалению, в политической жизни Алону была присуща странная нерешительность в невозвратимые мгновения. Не раз и не два он мешкал — все ждал чего-то, когда надо было действовать. Он позволил Бен-Гуриону распустить Пальмах.

— Я покончу с этой вольницей, — сказал Старик и даже запретил офицерам регулярной армии участвовать в пальмаховских съездах. Нарушивший этот приказ молодой офицер Ицхак Рабин долго чувствовал на себе его мстительный гнев. Потом Старик, правда, простил его.

И кончилась прекрасная пальмаховская эпоха. Что от нее осталось? Несколько песен, легенд да названия улиц?

Израиль, превратившийся в обыкновенное государство, семимильными шагами удалялся от своей романтической юности. Героические времена стали объектом ностальгии.

— Ну что ж, — говаривали бывшие бойцы Пальмаха, — лучшие остаются лучшими. — И они стали лучшими в погоне за жизненными благами, в создании коммерческих предприятий. А когда страна призывала, безропотно надевали военный мундир.