Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая
Шрифт:
На пекинском базаре он с трудом продирался сквозь ряды, заваленные пестрыми китайскими тканями и коврами с волшебно разноцветными узорами, медленно шел вдоль прилавков с сизыми мясными тушами, над которыми роились омерзительные зеленые мухи; его хватали за полы полунагие нищие, покрытые грязными язвами с засохшими струпьями. Наконец Коэн толкнул дверь в лавчонку, отозвавшуюся противным дребезжащим звуком, пробрался к прилавку сквозь рухлядь, сваленную на полу.
— Что угодно господину? — почтительно спросил китаец в засаленном халате.
— Ли Куна, — отрывисто бросил Коэн. Испуг и удивление метнулись в глазах китайца.
— Его нет.
— А где он?
— Не знаю…
Коэн протянул
Они спустились куда-то вниз по шатким деревянным ступенькам и оказались в похожей на контору комнате. Высокий, неправдоподобно худой китаец тревожно всмотрелся в лицо гостя, вскрикнул «Мо-Кон!» — и склонился до самой земли.
— Ты еще не забыл, что я спас тебе жизнь? — улыбнулся Коэн.
— Разве такое забудешь, господин? — ответил Ли Кун, и его глазки превратились в совсем маленькие щелочки.
После традиционного угощения началась беседа. — «Швейные машинки» я готов продать только генералу Лао Баню, и ты устроишь мне с ним встречу, — закончил Коэн.
— Я все сделаю, господин, хоть это и трудно, — закивал головой Ли Кун.
Коэн шел по пустынным улицам. Огромный полумесяц покачивался в черноте неба. Краем глаза он заметил крадущиеся за ним тени и ускорил шаги. Резко свернул в переулок и прижался к шершавой стенке. Два силуэта выросли прямо перед ним, и Коэн нанес два сухих и точных удара, от которых преследователи разлетелись в стороны, как кегли. Очнулись они через полчаса, обогащенные представлением о силе кулака этого человека.
А вот и нужный ему дом. Два китайца с автоматами обыскали Коэна и ввели его в ярко освещенную комнату, покрытую персидским ковром. За столом сидел человек в военной форме, лысый, с круглым, как тыква, лицом. Сразу возникла трудность. Генерал не говорил по-английски. В комнате четверо вооруженных людей. Один из них переводчик.
— Ты продаешь «швейные машинки»? — спросил Лао Бань. Коэн кивнул и высунул из кармана кончик конверта так, чтобы его мог видеть только генерал. Лао Бань понял и жестом выслал всех из комнаты. «Как же говорить без переводчика?» — мелькнула мысль. Коэн произнес два слова: «Доктор Сунь Ят-сен». В глазах генерала появились и исчезли золотистые искорки.
— Дер нейм из Мойше? — остро спросил он на идише. От неожиданности Коэн чуть не упал со стула. Оказалось, что генерал долгие годы учился в Берлине, где жил в еврейской семье и приобрел весьма солидные познания в еврейском языке.
Всю ночь они беседовали на идише, степенно, как два бруклинских еврея. Выяснилось, что генерал хочет перейти к Сунь Ят-сену, но не может увлечь за собой войска.
— Тогда командуйте ими еще полгода, — попросил Коэн, — и за это время под любым предлогом не начинайте наступления против нас. Через полгода нам это будет уже неважно.
— Гут, — ответил генерал и вдруг засмеялся.
Когда Коэн доложил Сунь Ят-сену о выполненной миссии, китайский вождь молча достал из ящика письменного стола какую-то бумагу и протянул ему. Коэн прочел и побледнел. Это был приказ о присвоении Моше-Аврааму Коэну звания генерала Китайской республиканской армии.
Из всех многочисленных военных советников и специалистов, действовавших в тот период в Китае, самым популярным был Моше Коэн. Его имя окружал ореол легенды. Флегматичные китайцы не скрывали изумления, рассказывая о его подвигах. Он считался мистической личностью. И друзья, и враги верили, что он заговорен от пуль. Десятки раз Коэн шел по трупам. Вокруг стонали раненые, хрипели умирающие. Он же выходил из самого пекла без царапины. Его называли «генерал с двумя пистолетами»,
Это он создал Китайскую республиканскую армию и двадцать лет сражался под знаменем Гоминдана. Он был другом, доверенным лицом, военным советником и телохранителем Сунь Ят-сена. Жизнь вождя была в безопасности, когда рядом с ним находился этот спокойный человек с двумя кольтами на поясе.
Моше Коэн был сыном бедных еврейских эмигрантов из Польши, осевших после долгих мытарств в Лондоне. Родился он 3 августа 1889 года. И отец, и мать были глубоко верующими людьми. Отец, столяр-краснодеревщик, почти не имел заказов, и семья с трудом сводила концы с концами. Но зато он был уважаемым в еврейской общине человеком, старостой местной синагоги. А вот сын Мойше, его первенец, чуть не с пеленок оказался овцой, портящей все стадо. Мальчик не проявлял никакого интереса к Торе, не хотел учиться, приводил отца в отчаяние. Целыми днями Мойше пропадал на улицах среди таких же сорванцов, как он сам. Маленькие лондонские пролетарии объединялись в шайки, занимавшиеся мелким воровством и проказами. Сверстники уважали Мойше за ловкость и силу, и он всегда верховодил.
Он любил эту жизнь и этот город с узкими кривыми улочками и сырыми туманами, часто сливающимися в сумрачное облако, по утрам искрящееся от солнечных лучей.
Мальчик вырос. Природные способности помогли ему хорошо окончить школу при минимальной трате усилий. Он продолжал вести праздный образ жизни, перебиваясь случайными заработками, хотя уже чувствовал в себе странную силу и знал, что ей, как темному семени, предстоит прорасти в его душе и управлять его мыслями и поступками.
В 16 лет он стал боксером. Это была одна из тех случайностей, которые определяют человеческую жизнь.
В воскресное утро на Трафальгарской площади к нему пристали трое лондонских кокни. День только начинался, но они успели уже основательно нагрузиться темным, маслянистым, будоражащим кровь ирландским. Это были битюги, аляповато одетые, с бычьими шеями, украшенными пышными галстуками, с подбородками, напоминавшими носок поношенного солдатского ботинка. Для полноты жизни им не хватало только острых ощущений.
— Эй, парень, — окликнул один из них шедшего своей дорогой Коэна. Он остановился. Они медленно приблизились. — Да это сын Коэна-жида, — сказал тот, кто был поменьше ростом, но с цепкими обезьяньими руками. — Ты, парень, спешишь в синагогу? — спросил он издевательским тоном. Коэн не стал вступать в пререкания. Мгновенно ударил в солнечное сплетение и, когда обидчик согнулся, достал его косым ударом в челюсть. Его спутники, на секунду остолбеневшие от неожиданности, бросились в схватку. Их кулаки так и мелькали в воздухе. Коэн вертелся, нырял под удары и, не переставая, молотил мелькающие перед ним потные хари. Это продолжалось до тех пор, пока не раздался повелительный окрик:
— Ну, хватит!
Драка прекратилась. Коэн оглянулся. Рядом с ним стоял элегантно одетый человек лет сорока пяти с обрюзгшим надменным лицом.
— Да ты, парень, рожден для бокса, — сказал он с чуть заметным иностранным акцентом. Потом перевел взгляд на его противников и засмеялся:
— Здорово ты отделал этих горилл.
Это был Курт Ланге, бывший боксер-профессионал, а ныне преуспевающий менеджер и тренер.
— Мальчик, — произнес Ланге, — я сделаю из тебя чемпиона.
Ланге сдержал слово. Начался взлет боксерской карьеры Коэна. У него была превосходная реакция, широкая грудная клетка и выносливость. Через два года он стал чемпионом Лондона… и бросил ринг.