Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая
Шрифт:
Жизнь Бен-Амоца сама могла бы стать фабулой увлекательного романа. Он не раз говорил, что если бы ему было дано прожить жизнь сначала, то ничего бы в ней не изменил. Он хотел стать тем, кем стал, и сделать то, что сделал.
Актер по сути своей, даже снимавшийся в кино, Бен-Амоц разыгрывал свою жизнь по им же написанному сценарию. Причем, поскольку он один играл все роли, то с легкостью необычайной переходил от вульгарного цинизма к утонченной человечности, от жестокосердия к доброте. Все состояния были для
Многое в его жизни вообще за гранью человеческого восприятия. Можно объяснить разрыв с женами, но как понять равнодушие к собственным детям? А ведь с ними Бен-Амоц не встречался десятки лет. Внуков своих вообще никогда в глаза не видел. Дело тут не только в предельном эгоцентризме, но и в желании любой ценой сохранить одиночество, являвшееся в глазах Бен-Амоца высшим проявлением воинствующего индивидуализма.
Лишь когда смерть, как в фильме Бергмана, постучалась в его дверь, возобновился контакт Бен-Амоца с его тремя детьми. Он прилетел в Нью-Йорк, чтобы вызвать Косую на ристалище, и дети навестили его в больнице. Об этой встрече, состоявшейся после стольких лет разлуки, человек, находившийся уже одной ногой в могиле, счел необходимым сказать следующее: «Я заговорил с ними о наследстве. Они поняли, что им ничего не полагается лишь за то, что они вышли „из чресл моих“. И лишь потому, что они это поняли и согласились со мной, я, по-видимому, все же завещаю им свое имущество…»
Даже со своей второй женой художницей Батей Аполло и с их общей дочерью Ноэми не сумел Бен-Амоц сохранить теплые отношения. А ведь их он любил — насколько это вообще для него возможно. Батя была «прекрасной дамой» его богемной жизни с бесконечной вереницей любовниц. Она вернулась ухаживать за ним, когда болезнь превратила его в парализованный полутруп.
Было в нем что-то, заставлявшее людей платить добром за зло. А он, как и приличествует настоящему актеру, хотел, чтобы не только завсегдатаи нескольких богемных салонов, а все люди вообще превратились в зрителей его блестящей игры. «Других любят за достоинства, а меня за недостатки», — сказал он как-то и всем своим поведением старался подтвердить это кредо.
И его любили. Не за недостатки, конечно, а за то, что вопреки им поддавались обаянию его личности.
Странности в его поведении с детства поражали окружающих и постепенно, как он и желал, стали неотъемлемыми атрибутами его личности.
— Это же Дан, — говорили все и лишь пожимали плечами, слушая рассказы о его диких выходках.
А Дан больше всего любил мистификации, часто граничащие с неприличием. Так, однажды, заканчивая учебу в киббуце Дегания Бет, он обнаружил в каком-то журнале рассказ Исхара Смелянского. Рассказ Дану так понравился, что он его бесцеремонно присвоил и читал как свое произведение девочкам, благосклонности которых хотел добиться. Рассказ был так хорош, что донжуанский список юного плагиатора значительно пополнился.
В юности Бен-Амоц перепробовал множество профессий. Был строительным рабочим, моряком, столяром. Потом, наконец, стал писателем.
«А ведь я сын мясника из Ровно», — любил говорить он, скромно потупив взор, когда восхищались его интеллектом. Отец же его, образованнейший, кстати, человек, был вовсе не разделывателем туш, а владельцем крупнейшего в Ровно мясного магазина.
Как-то раз у Бен-Амоца, известного уже писателя, попросил интервью начинающий журналист.
— Хорошо, —
Изумленный журналист, который не мог вернуться в редакцию, не выполнив задания, согласился. Во всем интервью, разумеется, не было ни слова о маленьких детях.
— Понимаешь, — объяснил Бен-Амоц с хитрой улыбкой, — все прочтут интервью до последней точки, чтобы узнать, почему оно так называется.
Натива Бен-Иегуда, потратившая несколько лет жизни на создание вместе с Даном словаря ивритского сленга, вспоминает: «Меня он не любил. Мы работали вместе, но, впряженные в одну упряжку, не стали товарищами. Потому, наверное, что на меня разыгрываемые им фарсы не производили никакого впечатления. И я его не любила. Меня раздражало его отношение к сексу, дешевое лицедейство, бравада, цинизм. Я не понимала его желания уподобляться иногда хрюкающему животному. Но я благодарна Господу за то, что он дал мне возможность работать с этим незаурядным человеком…
Дан не простил мне скептического отношения к его привычке ходить с нимбом и не разрешил посетить его в последние месяцы жизни».
И еще из воспоминаний Нативы Бен-Иегуды:
«Как-то пришел он к пальмахникам и спросил: „Кто у вас самая красивая девочка? Эта? Очень хорошо. Есть у вас, ребята, отдельная палатка? Отлично. Завтра утром на веревке перед этой палаткой вы увидите ее трусики“. Так оно и было…
А однажды я пришла к нему рано утром и попросила чашку кофе. Дан усмехнулся. „Иди, — говорит, — и выпей это пойло в кафе за углом“».
Вместе с тем он мог быть очень тонким и нежным, если хотел. Познакомившись с книгой Йен Ренд «Падение гигантов», Бен-Амоц стал на какое-то время горячим апологетом ее теории о разумном эгоизме. Он приходил буквально в исступление, когда друзья говорили со скептическими усмешками:
— Брось, Дан, какой из тебя эгоист?
Вскоре Бен-Амоц и сам понял, что теория эта для выродков. А он таковым не был. Взять хотя бы одну из самых скандальных его историй.
В доме своих приятелей стал он уделять слишком пристальное внимание их несовершеннолетней дочери. Гладил ее по спине и ниже. Сажал на колени. Девочка пожаловалась родителям. Те обратились в полицию.
В кабинете следователя Бен-Амоц признал, что все ее показания — чистейшая правда.
— Конечно, я мог бы все отрицать, — говорил он позднее. — Кто поверил бы словам взбалмошной девчонки? Но я не хотел, чтобы у нее на всю жизнь осталось чувство горечи. Вот, мол, она сказала правду, а ей не поверили…
Вообще свои убеждения по большому счету Бен-Амоц отстаивать умел. Как-то участвовал он в демонстрации против отчуждения арабских земель в Галилее. К нему подошел один из великого множества его приятелей и сказал, хлопнув по плечу: «А ты, Дан, что тут делаешь? Ты ведь сам живешь в доме, отобранном у законных арабских владельцев».
И Бен-Амоц оставил свой обжитой дом в поселении Эйн-Ход. И купил другой, в Яффо, предварительно выяснив, что он всегда принадлежал армянской церкви.
Удивительно не то, что он развелся со своей первой женой Элен, родившей ему троих сыновей, а то, что она прожила с ним 14 лет.
С этой элегантной и умной девушкой из респектабельной американской семьи Бен-Амоц познакомился в Сан-Франциско, куда прибыл, рассчитывая сделать карьеру кинорежиссера. Элен Сен-Сор была христианкой, и потому они сочетались гражданским браком. Дану было тогда 27 лет, а Элен — 20. В 1953 году они переселились в Израиль.