Хроники Кадуола
Шрифт:
«Наверное, она рассчитывала на твои выдающиеся способности в сфере обслуживания дам».
Саффин моргнул: «Это не входит в мои обязанности».
«Что ж, мы никогда не узнаем, каковы были их намерения, а гадать бесполезно. Что еще ты можешь нам рассказать?»
«Больше ничего! Вы знаете все, что я знаю. Теперь вы убедились в моей невиновности? Я могу идти?»
Бодвин Вук раздраженно прокашлялся: «Ты что, не понимаешь, какие мерзкие преступления ты помогал совершать? Не чувствуешь никакой вины? Никакого стыда?»
«Господин хороший, вы мудрый пожилой человек, но даже вы не можете постичь каждый мельчайший и тончайший аспект мироздания!» — очень серьезно ответил Саффин.
«Согласен! И
«Вероятно, существуют некие едва уловимые детали, известные мне, но выходящие за пределы вашего обширного опыта».
«И снова согласен! Не сомневаюсь, что иные захватывающие подробности твоей работы с девушками превосходят самые дерзкие потуги моего воображения!»
«Если вы так хорошо меня понимаете, то, конечно же, не сочтете неуважением искреннее изложение правил, которых и вы, и я, и все остальные обязаны придерживаться в своих поступках для того, чтобы наша жизнь не стала бесцельной тратой времени и сил?»
«Говори! — воскликнул Бодвин Вук. — Я всегда готов учиться».
«Живи сейчас! Таков раскрепощающий принцип! Действительность существует лишь в данный момент. «Прошлое», «минувшее», «былое» — призрачные умственные построения, ничего больше. Что было, то прошло! Исчезло! Превратилось в абстракцию, кануло в пучину небытия! Так называемых «фактических событий» с таким же успехом могло и не быть — в этом и заключается наивысший уровень осмысления реальности, облегчающий существование каждому, кто способен смотреть на вещи с этой точки зрения! Воистину говорю я вам, господин хороший, и мог бы повторить не один, а тысячу раз! Не поддавайтесь дурным привычкам! Зачем сожалеть? Зачем вспоминать? Зачем с тоской представлять себе воображаемые «славные деньки»? Все это признаки наступления старческого маразма! Жизнь следует принимать такой, какая она есть; отголоски свершившегося, неразборчивым эхом блуждающие в темном подземелье нашей памяти, не могут служить человеку надежной опорой! Живи сейчас! Все остальное бесцельно и ничтожно. На практике это означает, что я хотел бы как можно скорее покинуть это безотрадное помещение, напоминающее о бесчисленных поколениях хозяйчиков, и снова радоваться свежему воздуху и солнечному свету!»
«Так оно и будет! — провозгласил Бодвин Вук. — Твое красноречие задело лучшие струны моей души. Ты заслужил отсрочку смертной казни — если ни у кого нет возражений». Бодвин обратился к коллегам: «Устами Саффина гласит сама истина! Вместо того, чтобы сегодня же повесить этих мошенников на дереве или спустить их в каменный мешок без окон и дверей до скончания их паршивых дней, я рекомендую обеспечить им более приятное и гораздо более полезное будущее. В первую очередь они отправятся на остров Турбен и, радуясь солнечному свету и свежему воздуху, полностью уничтожат павильон и причал, восстановив первозданную девственность заповедной природы. А затем они отправятся на Протокольный мыс, где бескрайние просторы и буйные ветры под стать мятежному духу Саффина! Радость пожизненного созидательного труда станет для него дополнительным подарком судьбы — чем-то вроде сладкой подливки из хурмы, скрашивающей жгучее, как дыхание дракона, осознание каждого мимолетного мгновения действительности!»
«Я тоже впечатлен философией Саффина, — отозвался Эгон Тамм. — Ваша программа оптимальна, и Саффин, несомненно, с этим согласится».
«Итак! — заключил Бодвин Вук. — Саффин, тебе отчаянно повезло. Но в данный момент действительности тебе придется вернуться в тюрьму».
Протестующего Саффина увели. Бодвин снова утонул в кресле: «Трудно выносить обвинительный приговор человеку с невинным взглядом и бесхитростной улыбкой несмышленого младенца... Тем не менее, Саффин не позволил бы себе по отношению к нам никакой сентиментальности. Что же нам удалось узнать?»
«Он сообщил несколько
«Меня озадачивает эта Сибилла, — сказал Эгон Тамм. — Если бы мне поручили устраивать подобные пикники, я нанял бы в качестве гида очаровательную и любезную особу, но никак не Сибиллу».
«Непостижимое обстоятельство, — кивнул Бодвин Вук. — Продолжим, однако, наши забавы. Шард, насколько я понимаю, вы уже перекинулись парой слов с основными обвиняемыми?»
«Я не успел добыть никакой существенной информации. Все они — уже не молодые люди, родовитые и обеспеченные. Напускают на себя важность и кичатся своим положением. Все возмущены арестом, а некоторые угрожают возмездием. Они оскорблены в лучших чувствах и считают, что их надули».
Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Надо полагать, нам придется выслушивать их жалобы и претензии. Будем надеяться, что из них можно выудить какие-то полезные сведения».
Шестерых уроженцев Соумджианы, участвовавших в оргиях на острове Турбен, одного за другим приводили в кабинет директора и допрашивали. Подобно йипам, они давали сходные показания. Они узнали об «экскурсии» из брошюр, опубликованных концерном «Огмо» и распространяемых туристическими агентствами на их планетах. Все они обосновывали свое участие в «экскурсии» исключительно любопытством, несмотря на то, что «экскурсия» обошлась каждому в тысячу сольдо, не считая стоимости полета до станции Араминта. Никто из них никогда не встречался с представителями концерна «Огмо» до прибытия в Йиптон, где руководство «экскурсией» взяла на себя Сибилла. Все шестеро не преминули снова напомнить о своем статусе не стесняющихся в средствах людей, занимающих высокое общественное положение. Никто из них не считал себя сексуальным извращенцем — по их мнению, они ничем не отличались от большинства других людей и приехали на Кадуол просто, чтобы «немного поразвлечься» и «подсластить горькую пилюлю прощания с молодостью». Один из них даже возмутился: «Как вы смеете называть меня сексуальным извращенцем? Вы что, с ума сошли?»
Каждый из шестерых пытался скрыть свое настоящее имя и пользовался псевдонимом, чтобы избежать скандала или распространения порочащих слухов. «Не вижу никакого смысла в том, чтобы трубить об этом на всю Галактику, только и всего! — заявил один из них, назвавшийся владельцем животноводческих ферм. — Здоровью моей супруги это определенно не пойдет на пользу».
«Ей не обязательно об этом знать, — согласился Бодвин Вук, — если вы не предпочитаете пригласить ее на казнь. Для нас неважно, под каким именем мы вас повесим, фальшивым или настоящим».
«Что? Что вы сказали? Вы шутите!»
«Я не расположен к легкомыслию. Разве я смеюсь?»
«Нет».
«На сегодня с вами все, можете идти».
Владелец ферм удалился неуверенным шагом, оборачиваясь в надежде заметить в поведении следователей что-нибудь внушающее уверенность, но никаких признаков благожелательности не уловил.
Другой подопечный Сибиллы, величавший себя «Ирлингом Альвари, финансистом и банкиром», разразился еще более многословными протестами и обещал засудить всех и каждого, если его требования не будут выполнены немедленно.
«Как вы сможете подать на нас в суд, если вас не будет в живых?» — поинтересовался Бодвин Вук.
«То есть как не будет в живых? О чем вы говорите?»
«За исключением особых случаев, когда принимаются во внимание смягчающие обстоятельство, убийство карается смертной казнью».
«Какая чепуха!» — презрительно воскликнул Ирлинг Альвари.
«Чепуха, говорите? — взревел Бодвин Вук. — Взгляните в окно! Видите раскидистый шардаш? Еще солнце не зайдет, как вы будете там болтаться на суку, а мы будем тут стоять и на вас любоваться!»