Хроники мегаполиса (сборник)
Шрифт:
Пристройка была большая и светлая, с продавленной панцирной кроватью, желтоватыми обоями и большим окном, которое пришлось долго конопатить и заклеивать, и все равно оттуда нет-нет да и тянуло сырым сквозняком. Вселившись, Денис долго сидел на панцирной сетке, глядел на одинокий чемодан посреди деревянного пространства, сдобренного вытертым половичком, и наслаждался угрюмой радостью сомнительной свободы.
Баба Ганя была глуховата и смотрела телевизор, врубив его на полную мощность. В первый же вечер на новой квартире Денис купил и принес бабке пару китайских наушников. Он не очень-то рассчитывал на успех,
Прошла ночь, и другая, и дежурство, и снова ночь; Денис лежал, глядя в невидимый потолок, и подумывал, что хорошо бы заснуть прежде, чем баба Ганя надумает укладываться. То ли слух у Дениса обострился, то ли перекрытия с старом доме имели особенное свойство усиливать звуки – но даже треск старухиного кресла, даже звук откинутого одеяла казались Денису слишком громкими, чтобы под них засыпать.
Или он просто не привык еще?
Наконец, глаза его закрылись; в тот момент, когда он совсем уже завис в ласковом промежутке между сном и дремой, в дверь вдруг позвонили.
Ну вот, подумал Денис.
Он был совершенно уверен, что это за ним пришли из больницы, что кому-то зачем-то он именно сейчас понадобился.
Шлепанцы были холодные, как остывший компресс. Денис натянул спортивные штаны, набросил на плечи куртку и с таком виде выбежал в коридор.
Дверь в хозяйкину комнату была приоткрыта. Баба Ганя сидела в своем кресле, как изваяние, на экране какой-то спецназовец крошил врагов в капусту; когда звонок в дверь повторился, старуха даже не шелохнулась – черные провода наушников подключали ее к говорящему ящику так крепко, будто вставлены были не в уши, а прямо в мозг.
– Сейчас, – сказал Денис и отпер дверь.
На пороге стояла девочка лет десяти. Денис удивился. На девочке была длинная, до земли, черная юбка и какая-то странная кофточка; бледное лицо ребенка казалось фарфоровым.
– Господин доктор, – быстро пробормотала девочка, воспользовавшись тем, что Денис не нашелся, что сказать. – Господин доктор, ради Господа нашего Иисуса Христа умоляю: помогите отцу, он очень болен, он почти умирает…
Ее губы затряслись. Она шагнула к Денису, протянула руки, тонкие пальцы взялись за рукав его куртки:
– Пойдемте со мной. Я отведу вас к отцу. Ради Господа нашего, помогите!
– Что с ним? – быстро спросил Денис. – В «Скорую» звонили?
– Ради Иисуса Христа, – повторила девочка. – Пойдемте со мной. Я отведу вас к отцу. Он очень болен. Очень. Помогите, господин доктор…
– Погоди, – пробормотал Денис, чувствуя, как зябко на улице, как слишком холодный для сентября ветер пробирает его до костей. – Подожди, ты объясни сначала…
– Пойдемте со мной, – девочка потянула его за рукав. Денису сделалось не по себе; гостья не походила на попрошайку, но походила на сумасшедшую. Пытаясь понять, что с ней не так, Денис присмотрелся: глаза на белом кукольном лице были прозрачные, будто кусочки стекла. Он мог бы, наверное, видеть сквозь них пачку «Примы», брошенную кем-то в двух шагах от порога…
Денис содрогнулся и попятился. «Если к тебе на квартиру придет… да кто угодно, и станет тебя куда-то звать – не ходи…»
– Господин доктор! – повторила
Ее прозрачные глаза наполнились слезами.
Рванувшись изо всех сил, он высвободил рукав и, отпрянув, успел захлопнуть дверь.
У дверей бабы-Ганиной комнаты лежал голубой отсвет экрана. Дениса трясло так, что по вислому трикотажу спортивных штанов ходили будто бы волны. Он прислушался; снаружи было тихо. Тогда Денис на цыпочках поспешил в свою комнату, отодвинул край занавески и выглянул в окно.
Пачка «Примы» по-прежнему белела на дорожке у порога, но визитерши и след простыл.
– Да, – сказал главврач. – Это не глюки… Это… так. Такое. Ко всем нашим она приходит время от времени. Редко. У нас, видишь, народ в основном жизнью трепанный, да по двадцать лет на одном месте работает… Не особенно-то пугается. А вот в прошлом году один парень приехал по разнарядке. Так через месяц уже собрал шмотки и тю-тю… Ты пойми: вреда от нее нет. Она только приходит. Пошлешь ее по матушке разика три, она тебя оставит в покое. На год примерно. Потом опять придет, ты ее опять пошлешь… и она отсохнет года на два…
– Не понимаю, – сказал Денис, разглядывая мерный стаканчик с остатками разведенного спирта. – Не понимаю… Я думал… Стал ее расспрашивать, что там с батей…
Главврач жестко сжал губы. Уселся перед Денисом, уперся кулаками в колени:
– Помер ее батя в тыщу семьсот каком-то году. Вот в чем главная неприятность. Допей, – и он кивнул на стаканчик в Денисовых руках.
– Фигня какая-то – медленно сказал Денис.
– Фигня, – согласился главврач. – Уже имя его нашли в церковных списках, скорняк он был… Могила не сохранилась. Помер, а она с тех пор все ходит и ходит… То нет ее, а то снова. И знает ведь откуда-то, кто «господин доктор», а кто так, погулять вышел… Откуда знает? Мы тут с батюшкой советовались, что оно такое и зачем. Дежурил батюшка у меня на квартире… Так когда он дежурит – Марта не приходит.
– Марта?
– Звать ее так. Марта. Как пошла однажды, триста лет назад, к батюшке своему врача звать – так и ходит с тех пор.
– Не бывает, – сказал Денис.
– Кто бы спорил, – вздохнул главврач. – Разумеется, не бывает.
Звонок повторился. Денис лежал, натянув одеяло до подбородка, слушал, как баба Ганя шлепает по коридору, и, остановившись перед дверью, спрашивает решительно и властно:
– Кто там?
Полуминутная тишина.
– Вот поймаю! – вполголоса обещает кому-то баба Ганя. – Сволочи, ходят и звонят. Мерзавцы…
Тук-тук-тук, еле слышно простучали в окно. Денис натянул одеяло выше – ему казалось, что там, за окном, за плотно задернутыми шторами, он различает маленький тонкий силуэт.
Клара Ивановна, пациентка из третьей Денисовой палаты, шла на поправку медленно и трудно – антибиотики ей кололи лошадиными дозами, но анализы все еще оставляли желать лучшего. У Светы, глуповатой девушки восемнадцати лет, операционный шов заживал «как на собаке», температура стабилизировалась, Денис знал, что через пару дней ее можно будет выписать. Константин Никанорович из четвертой палаты умер от перитонита прямо во время Денисиного дежурства.