Хроники мегаполиса (сборник)
Шрифт:
Окна цветные. В комнате – холод и полумрак, как в заколоченной церкви.
Просматриваю новости в Интернете.
Мелкий терракт на Ближнем Востоке.
Катастрофа пассажирского самолета.
Премьера нового мюзикла.
Дымко убыл в Австралию, праздновать победу и купаться в коралловых рифах.
Скатертью дорога.
Пробка на много километров. Сигналы и бензиновая вонь. Ни вправо, ни влево. Серые лица за мутными стеклами. Ругань.
Бросаю машину. Спускаюсь в метро.
Здесь тоже толпы, но здесь они, по крайней мере, двигаются.
Останавливаюсь в самом начале перрона, перед тоннелем, возле огромного зеркала. Подходит поезд; вижу, что в вагон мне на этот раз не сесть.
Кабина машиниста оказывается прямо передо мной. Средних лет мужичок в форменном мундирчике улыбается и машет мне рукой.
Поначалу не понимаю, чего он хочет. Вижу приоткрытую дверь в кабину; решаюсь.
– Здравствуйте, – он, оказывается, меня узнал. – Я и не думал, что вы ездите в метро…
Усаживает меня на откидное сидение и прикрывает старым пальто – чтобы не заметно было с перрона.
Оглядываюсь. Теснота, рычаги и лампочки, за ветровым стеклом – тоннель в желтом свете прожекторов.
Осторожно, двери закрываются.
Впервые в жизни еду в кабине поезда метро. И, наверное, в последний.
Тоннель влажный и какой-то темно-рыжий. Справа и слева возникают время от времени черные боковые ходы; следующая станция возникает сперва светлым пятном, потом цветной гирляндой, как новогодняя елка. Двери открываются; двери закрываются. Какая у вас интересная работа, льщу я машинисту. Это только в первый раз интересная, говорит он искренне. И я думаю: что за судьба по восемь часов в день смотреть на мелькание шпал в рыжем и волглом тоннеле…
Разве он не имеет права отдохнуть в субботу вечером у телевизора? Посочувствовать, посмеяться, расслабиться, наблюдая за чужой жизнью?
И какое я имею право презирать его за эту маленькую слабость?
Я жду, когда появится новая станция, но ее нет и нет. Поезд стучит все быстрее.
Вопросительно смотрю на машиниста:
– Какой длинный перегон…
Он оглядывается на меня и вдруг начинает хохотать.
Он смеется, довольный собой. А поезд летит и летит, и впереди тоннель, только тоннель, и желтый круг трех прожекторов тускнеет с каждой секундой, мы летим в абсолютную темноту…
Застонав, просыпаюсь.
– …Бросить раскрученный проект вот сейчас, на пике?! Ты что, сдурела?
Сижу на краешке шефового стола. Курю. Стряхиваю пепел на пол.
– У меня новая идея, – говорю небрежно. – Реал-шоу в женской тюрьме. С натурными съемками в лагерях и колониях.
Он смотрит на меня, как детка на фокусника. Медленно закрывает рот.
На углу ветер носит обертки, обрывки, ненужные теперь лоскутки из
Кладу монету в протянутую ладонь маленькой озябшей старухи.
Старуха поднимает на меня глаза – за толстенными стеклами древних очков они кажутся круглыми, как две планеты.
Расхаживаю по квартире, громко разговаривая сама с собой. Нет ничего лучшего для юной концепции, кроме как быть проговоренной вслух.
– …Половина действующих лиц будут уголовницы, ничего не знающие о программе… Другая половина – внедренные участницы, сражающиеся за приз… Ты слышишь?
Ногой раскрываю дверь в кухню.
Пусто. Льется вода в пустую раковину.
Закручиваю кран.
– …В сценарий так и просится дружба, предательство, любовь… Между подсадной участницей – и натуральной осужденной… Ты слышишь?
Рывком отдергиваю занавеску.
Там никого нет. Лохмотьями висят наполовину ободранные витражи.
– Пусть радуются, – говорю я. – Потребуются большие деньги… Мне их дадут. Мне – дадут. Ты слышишь?
Возвращаюсь в комнату, где нарисован на паркете неровный белый круг. Бесцельно брожу, проводя пальцем по корешкам книг.
Пятый том собраний сочинений Пушкина, старенький, горчичный такой, и римская цифра «пять» на корешке, как пальцы подростка на рок-концерте. Гессе… Шекспир в переводе Маршака. Джойс…
– Я это сделаю. Они предсказуемы… Дебют, миттеншпиль… Нет, это не шахматы, это лапта… Перетягивание каната…
На телефоне мигает лампочка автоответчика. Прохожу мимо, не взглянув.
Останавливаюсь перед дверью в ванную.
Слушаю глухой шум воды.
Струя из крана звучит глуше, попадая в гору взбитой пены. Гора растет.
Я сижу на краешке ванны.
И никто ни в чем не виноват, кроме меня. Это преступное, по сути желание: чтобы тебя оставили в покое.
Мне надо было родиться камнем. Камни могут сколько угодно думать о себе, ничего не делая. Никого не упрекая. И никто им ничего не должен.
А я родилась человеком, и мне все должны, должны, должны. Должны понимать меня, щадить меня… Да кто я такая, чтобы меня щадили?..
Я – кислота. Я – ходячее поражение. Я бессилие, безволие, безнадежность. Убийца, может быть, любви. А может быть, чего-то посерьезнее.
Потому что все, что за меловым кругом – дозволено, но бессмысленно. А внутри круга… Нет, это дружба фитиля с пороховой бочкой, дружба легких с туберкулезом, дружба костра и пластмассового стаканчика…
Ванна уже почти полная. Пена стоит над ней белым искрящимся горбом.
Стою, упершись лбом в дверь ванной.
– Не надо истерик, – говорю тише.
Шум воды замолкает. Только капли падают – кап, кап.
Возвращаюсь к телефону. Нажимаю на кнопку автоответчика; одно сообщение.