Хроники последнего лета
Шрифт:
— Вера не в разуме, — тихо сказал Святой, — а в душе.
Пока шел этот оживленный диалог, все присутствующие в камере смотрели на полемизирующих авторитетов с величайшим изумлением. Круглый широко распахнул глаза и открыл рот, от чего приобрел необыкновенно глупый вид. Да что там Круглый! Заваривавший чай татуированный зэк загляделся настолько, что кипяток переполнил кружку, залил скатерть, а зачарованный арестант все еще держал чайник наклоненным, хотя вода в нем давно уже кончилась. И никто не сделал замечание за проступок,
Тем временем оба спорщика замолчали, застыли, да так, что от одеревенения на шеях надулись жилы, а лица побагровели. Наконец, наваждение закончилось, авторитетные арестанты в один момент обмякли, потеряли силы и повалились на койки. Круглый немедленно бросился на помощь смотрящему, а два татуированных зэка подскочили к Ночи.
Ночь первым пришел в себя. Он оттолкнул долговязого доброхота, поддерживающего его голову, резко сел и сказал отрывисто и зло:
— Слышь, Святой! Здесь — наша территория, и не твоим тут банковать. Так и передай. Баклана оставь — он со мной будет. Еще дешевые предъявы пойдут — придется ответить. Уловил?
Белый молча лежал на спине, закрыв глаза.
И тут Рудаков, до сих пор с интересом наблюдавший за происходящим, огляделся по сторонам и громко сказал:
— Ну, ладно, вы как хотите, а я пошел спать.
Развернулся, в полной тишине проследовал к своей койке, повалился на нее и моментально заснул.
Как ни странно, вечернее происшествие привело к тому, что отношение сокамерников к Рудакову стало благожелательным. Исключение, что неудивительно, составили Святой и Круглый, но и они ограничились демонстративным игнорированием.
Рудаков не привык к режиму дня вообще, а тем более к раннему подъему, поэтому пробуждение в шесть утра далось ему непросто. Умыться, как следует, не получилось — из краника текла тоненькая струйка воняющей хлоркой воды, и вдобавок куда-то запропастилась зубная щетка.
Пережитый стресс и предельное напряжение душевных сил привели к самым неожиданным результатам: самочувствие оказалось если не превосходным, то вполне удовлетворительным. Исчезли тяжесть в голове и нестерпимая боль в затылке, к тому же появился зверский аппетит, что, в общем-то, неудивительно — за весь вчерашний день во рту не было и маковой росинки.
Завтрак, однако же, разочаровал, хотя чего еще можно было ожидать от тюремной еды? Ячневая каша, заправленная маслом с резким химическим запахом, кусок мокрого серого хлеба и — не лучший выбор для гурмана, но, как говорят, голод — не тетка. Арестант по прозвищу Кипа, тот самый, которого Рудаков принял за карманника — и, между прочим, не ошибся — дружески толкнул в бок:
— Что, Рудя, по кайфу хозяйский хавчик?
Рудаков неопределенно пожал плечами, показывая, что все нормально.
— Да… — Кипа ковырнул ложкой в тарелке. — кашка
— С вазелинчиком, — ехидно вставил его сосед — квартирный вор.
— Привыкай, Рудя, — наставительно сказал Кипа, — это не воля. Ежели грева не будет — дело плохо. Куришь?
— Нет.
— Ничего, закуришь. Ладно. Слушая, Ночь, может подогреть парнишку?
Сидевший напротив Ночь ответил неожиданно резко:
— Нет. Пусть сам живет, тут подарков не будет.
— Вот так, Рудя, — сказал Кипа, — живи, значит, как можешь. Трогать тебя за места разные никто не будет, а вот…
— Базаришь много, — коротко бросил Ночь, и Кипа умолк.
Звякнул засов, заскрипели петли, открылась дверь, и на входе появился откормленный надзиратель с багровым лицом и светлыми водянистыми глазами навыкате, делавшими его похожими на большую рыбу. Увидев Рудакова, спокойно сидящего за столом в окружении уголовников, он явно удивился.
— Так… Рудаков! Подозреваемый Рудаков! На выход!
После неблизкого перехода по коридорам, разделенным запертыми решетками, и стояния лицом к стене, пока открывался очередной замок, они оказались у обшарпанной серой двери. Рудаков, державший руки за спиной, привычно ткнулся лбом в шершавую стену.
— Подозреваемый Рудаков доставлен!
— Вводите, — прозвучал знакомый голос.
Рудаков вошел и огляделся. Кабинет отличался вызывающим аскетизмом — стол, два стула и скамейка с потертым дерматиновым сиденьем у стены. За столом — вальяжно развалился майор Панкратов, а на скамейке устроился адвокат Брик, нахохлившийся и взъерошенный, он сидел, обхватив портфель двумя руками, словно беспокоился за его сохранность.
— Господин Рудаков! — расплылся в улыбке майор. — Как спалось на новом месте?
В его голосе звучала насмешка.
— Артемий Андреевич! — воскликнул Брик. — Я уже опротестовал ваш арест и написал жалобу на помещение в камеру с уголовниками.
— Я уверен, — холодно сказал Панкратов, что администрация СИЗО действовала исключительно в рамках закона. Возможно, иных камер просто не было.
— Я вовсе не в обиде, — заявил Рудаков, опустился на стул и добавил: — В общем даже — интересный опыт.
Майор даже не пытался скрыть удивление.
— Вы серьезно считаете все происходящее забавным?
— Простите, — вежливо поинтересовался Рудаков, — вы позвали меня, чтобы узнать, как мне спалось?
— Шутить изволите? — зловеще спросил Панкратов, но тут же взял себя в руки. — Собственно, с вами хотел пообщаться господин адвокат. Оставляю вас наедине.
С этими словами он встал и быстро вышел, едва не уронив стул. Было видно, что он раздражен до чрезвычайности.
Брик передвинулся на скамейке поближе к Рудакову и заговорил громким шепотом.
— У нас мало времени. Я должен сообщить вам крайне важную информацию, и прошу отнестись к ней со всей серьезностью.