Хроники последнего лета

Манаков Кирилл Янович

Советники переглянулись.

— Вы, правда, хотите, чтобы мы передали ваши рекомендации нашему руководству? — без тени улыбки спросил Гофман. — Лично я не советовал бы беспокоить наше руководство по пустякам. Даже я не всегда могу предсказать его реакцию. А уж Иван Степанович — и подавно.

— Требования сенатора США — пустяки? Я повторяю…

— Ну, если вы так настаиваете… Передадим, Иван Степанович?

— Безусловно, передадим, Карл Иммануилович, — подтвердил Добрый-Пролёткин.

Макдауэллу тут бы обрадоваться, но нет, наоборот сговорчивость советников

показалась подозрительной.

— Прошу прощения, джентльмены… хочу сообщить вам, что готов побеседовать, но только в моем офисе. Предлагаю немедленно вернуться, со своей стороны обещаю, что у этого досадного происшествия не будет никаких официальных последствий.

— Простите, мистер Макдауэлл, — вежливо сказал Добрый-Пролёткин, — вы считаете, что это место не подходит для доверительного разговора?

— Для этого подходит одно место — мой офис.

— По-моему, здесь очень удобно. Тихо, спокойно, никого лишнего.

— Знаете, — тонко улыбнулся Макдауэлл, — мой офис — одно из самых защищенных мест на земле.

— Вы уверены? — поинтересовался Добрый-Пролёткин.

Макдауэлл заподозрил подвох.

— У вас есть сомнения?

— А вы посмотрите в окно, — флегматично посоветовал Гофман, вновь приступивший к рисованию кругов на скамейке.

Сенатор с недоумением оглядел советников, затем встал, подошел к окну, отдернул занавеску…

… и отшатнулся, едва удержавшись на ногах.

За окном раскрывалось бесконечное пространство космоса. Мириады звезд — неестественно ярких и живописных рассыпались по черному небу. Оранжевое светило, сочное как апельсин, волосилось протуберанцами, а вокруг планеты с незнакомыми очертаниями континентов вращались сразу три луны.

Деревянный дом, который русские называют «изба», медленно плыл в открытом космосе, отделенным от комнаты тонким оконным стеклом.

— Итак, мистер Макдауэлл, — буднично сказал Добрый-Пролёткин, — вы видите, что конфиденциальность мы можем обеспечить в полной мере.

Сенатор взялся за сердце и медленно опустился на скамейку.

— Кто вы? Что вы от меня хотите?

— Самую малость! Всего-то ничего! Вам плохо? Сердце прихватило? Валокардинчику? — засуетился Добрый-Пролёткин. — У меня всегда с собой. Мало ли что…

Он залез за пазуху, выудил оттуда пузырек, отвинтил крышку, вытряхнул таблетку и протянул сенатору. Тот послушно проглотил.

— Водички?

Добрый-Пролёткин снова засунул руку под рубашку, пошарил там и вытащил стакан воды. Макдауэлл с той же покорностью принял его и выпил залпом, даже не задумавшись о том, как, собственно, полный до краев стакан мог оказаться за пазухой у советника. Вдобавок, вода имела резкий привкус хлора, и была почти газированной, так что сенатор даже закашлялся.

— Еще? — поинтересовался Добрый-Пролёткин.

— Нет, спасибо…

Гофман, до этого занятый чертежными упражнениями с циркулем, поднялся, заложил руки за спину и сказал скучным голосом, словно читая лекцию нелюбимым студентам:

— Знаете, мистер Макдауэлл, с одной стороны, лично мне ваша деятельность не мешает. Даже наоборот. Но есть

несколько моментов, которые заставляют меня присоединиться к настоятельным рекомендациям господина Доброго-Пролёткина, высказанным во время вашей последней встречи. Видите ли, мы сейчас заняты делом чрезвычайной важности, а активность организации, которую вы представляете, доставляет определенные неудобства. Как бы вам объяснить… Дело настолько интимное, что любое вмешательство со стороны может повредить как мне, так и моему коллеге-оппоненту. Поэтому мы убедительно просим: оставьте нас в покое. Хотя бы на месяц.

— А еще лучше на два, — вставил Добрый-Пролёткин.

— На два, — подтвердил Гофман, — этого будет вполне достаточно.

Сенатор молчал, но не из упрямства, а просто не зная, что ответить.

Гофман сокрушенно покачал головой.

— Мне не хотелось бы говорить, что произойдет в случае вашего отказа, но…

Он щелкнул пальцами, тут же дощатый пол истаял, в несколько секунд став абсолютно прозрачным, и под ногами сенатора распахнулось черно-звездное пространство. Макдауэлл крепко ухватился за скамейку и поднял ноги, стараясь отдалиться от страшной бездны.

Выждав немного, Гофман сделал небрежный жест, словно отгоняя назойливую муху, и пол вернулся на место. У сенатора закружилась голова с такой силой, что он охнул, сполз со скамейки, закрыл глаза, прижался к полу щекой и вдохнул запах свежеструганных досок.

За спиной его раздался голос, глухой и далекий:

— Мистер Макдауэлл! Что с вами? Мистер Макдауалл!

Он поднял голову и огляделся.

Сенатор снова оказался в конференц-зале собственного офиса. По всей видимости, в какой-то момент он, усыпленный докладом аналитика, отключился. И теперь озабоченный Стив тряс босса за плечо.

— С вами все в порядке, шеф?

Макдауэлл посмотрел на аналитика прозрачными детскими глазами, улыбнулся и сказал тонким голосом:

— Все прекрасно, друг мой.

Потом глубоко вздохнул и потерял сознание.

XIII

Камера выглядела совсем не так, как ожидал Рудаков. Его знакомство с тюремной действительностью ограничивалось несколькими фильмами и парой книжек. На самом деле для создания впечатления художественные источники не требовались, вполне хватало и разнообразных околокриминальных репортажей, построенных на мелькании кадров с многоэтажными нарами и колоритными уголовниками.

То ли в данном конкретном заведении сделали ремонт, то ли сознание Рудакова, наблюдавшего мир сквозь болезненный туман, еще не пришло в норму, но камера оказалась чистой, вместо ожидаемых нар — койки, покрытые казенными грязно-синими одеялами, посередине — стол с электрическим чайником. Был даже телевизор, правда, старенький, ламповый, с тусклым экраном, но все же вполне пригодный. Как раз шла программа криминальных новостей — получилось очень символично. Принадлежность помещения к месту заключения выдавали забранное частой решеткой окошко под самым потолком и массивная металлическая дверь с глазком.