Хроники последнего лета
Шрифт:
И надо сказать, господа советники блестяще справлялись со своими обязанностями. Под их руководством комиссия расцвела и превратилась в весьма серьезный орган. Разумеется, были некоторые особенности в манере работы каждого из этих славных государственных служащих. К примеру, Добрый-Пролёткин считался начальником строгим и требовательным, не допускающим отклонений от собственных указаний, в то время как Карл Иммануилович, наоборот, слыл либералом, мог пошутить, и если надо, похлопотать перед вышестоящими лицами. Или, скажем, Иван Степанович предпочитал проводить заседания в храмах, нанося
Очередное заседание под председательством Карла Иммануиловича Гофмана проходило как раз в то самое время, когда Наташа встречалась с томящимся в заключении Рудаковым. Вынесенный на повестку дня вопрос был незначительным, если не сказать пустяковым, но затрагивал интересы всех основных религий и требовал непременного согласованного решения.
Но неожиданно обсуждение, которое вовсе не собиралось быть бурным, превратилось в форменный скандал, никак не красящий уважаемое собрание. И зачинщиком волнения стал известнейший священник протоиерей Сергий, впервые оказавшийся на заседании.
Отец Сергий был призван из далекой сибирской епархии в Управление делами Московской патриархии, поскольку показал блестящие результаты руководства вверенным ему приходом. Сказать, что он был рад переезду в Москву — означает сильно слукавить, но служение Церкви не оставляло выхода, и пришлось сменить домик у озера на квартиру в Новогирееево.
Первый месяц отец Сергий потратил на изучение ситуации и налаживанию отношений с коллегами, а это давалось не просто, и виной тому был бескомпромиссный и даже отчаянный характер священнослужителя. Бывают такие люди: внешне скромные и даже кроткие, а копнешь поглубже — и видишь бойца, да такого, что если уверится в правоте своего дела — с голыми руками выступит против армии. Всем они хороши, единственно работать с ними непросто, особенно начальству, так как оно, силу своей природы, одобряет исключительно контролируемую активность. А именно с этим у отца Сергия имелись очень серьезные проблемы.
Многие посчитали, что командирование энергичного священника в комиссию стало вынужденной мерой, призванной переключить его внимание на предметы несущественные и второстепенные. Сам отец Сергий в глубине души соглашался с таким предположением, но не возроптал, а со свойственным ему энтузиазмом принялся за дело.
Досконально разобравшись в сути вопроса и обсудив его с иеромонахом Тихоном, также представлявшим в комиссии Московскую патриархию, отец Сергий подготовил пространный доклад, в котором очень четко излагал свою позицию.
Не было никакого сомнения, что доклад будет воспринят с пониманием и интересом, однако же заслушать его не получилось.
Когда приглашенные и члены комиссии рассаживались по местам, отец Сергий неотрывно смотрел на Гофмана, как будто пытался вспомнить, где и когда с ним встречался. Постепенно обычное кроткое выражение исчезло с лица священника, скулы заострились, глаза сузились, а губы зашевелились, словно произнося беззвучную молитву.
Стоило Карлу Иммануиловичу
— И здесь ты явился нам?! Изыди, первый зверь!
В зале заседаний стало так тихо, что можно было расслышать жужжание носящейся у окна мухи и тиканье настенных часов в соседнем кабинете. Ребе Шмулевич, всю ночь проведший в дороге, ухватился двумя руками за челюсть, чтобы предотвратить предательски-громкий зевок, а представлявший мусульманскую общину Ходжи Талгат Ибрагимов замер с поднесенной к губам чашкой чая.
Так они и стояли друг напротив друга — отец Сергий с горящим взором и Гофман, спокойный и невозмутимый.
— Говорю тебе, изыди! — снова возопил священник.
— Вы меня ни с кем не путаете? — хладнокровно поинтересовался Карл Иммануилович.
Только сейчас все присутствующие оправились от изумления. Иеромонах Тихон ухватил отца Сергия за рукав, желая усадить на место, и при этом громким шепотом призывая прийти в себя и не позорить Церковь, прочие же принялись успокаивать Гофмана, который, впрочем, вовсе не казался оскорбленным. Исключение составлял ребе Шмулевич — справившись с зевотой, он с тонкой улыбкой наблюдал за происходящим.
Но Отец Сергий не желал успокаиваться. Вырвав рукав из цепких пальцев собрата, он троекратно перекрестился и в третий раз призвал Гофмана покинуть заседание:
— Святым крестом заклинаю тебя: изыди!
— Извините, любезнейший, — сухо сказал Карл Иммануилович, — но я не понимаю, почему должен уходить. Не вижу причин.
Иеромонах Тихон поднялся и попытался, как мог, разрядить ситуацию:
— Мы приносим глубочайшие извинения вам, Карл Иммануилович, и всем присутствующим. Отец Сергий почувствовал себя плохо, мы вынуждены покинуть заседание!
Но возмутитель спокойствия отец Сергий сердито заявил:
— Я чувствую себя очень хорошо. Я не потерял рассудок и прекрасно понимаю, что говорю!
Иеромонах Тихон растерянно развел руками и опустился на место.
— Так значит, — спросил Гофман, — вы считаете меня — я прошу прощения за произнесение неуместных в высоком собрании слов — дьяволом? Я правильно понял?
Как только прозвучало слово «дьявол», все затихли, предоставив высказываться отцу Сергию и Гофману.
— Так есмь!
— И какие же у вас основания для этого? Вы видите рога или хвост? От меня пахнет серой?
— Мне ли не узнать врага, с которым сражаюсь всю жизнь?
— Помилуйте, но вы всего лишь человек, существо слабое, можете ошибаться! Нельзя же строить обвинения на основании игры воображения! Мало ли, что вам может показаться!
— Я не обвиняю, — отрезал отец Сергий, — нельзя обвинять зверя, в том, что он зверь. Я призываю: изыди и оставь нас.
Гофман принял задумчивый вид.
— Но как же я могу уйти в рабочее время? За кого бы вы меня не принимали, прежде всего, я — ответственный сотрудник Администрации Президента, и не волен распоряжаться своим временем. Что же делать? И потом, согласитесь, призыв «изыди» по отношению к государственному чиновнику моего ранга звучит слишком либерально, особенно из уст служителя Церкви.