Хроники Реликта. Том 1
Шрифт:
Вспоминая встречу с серым призраком и странный светящийся сосуд, в котором трудно было узнать бутылку шампанского — Демин показал ее безопаснику дистанционно в камере с высокой изоляцией, — Ратибор позвонил Егору и поболтал с ним несколько минут о ничего не значащих вещах. О Насте не было сказано ни слова, и это означало, что с ней все в порядке и что она не спросила у «шамана», где его друг. Напоследок Ратибор рассказал Егору о шампанском.
— И ты знаешь, что там внутри бутылки?
— Ничего, — не дрогнув лицом, предположил учитель.
— Почти угадал, вакуум, пустота, так сказать, но вакуум не наш, трехмерный, а так называемый ложный, то
Егор пожал плечами, лицо его вдруг стало серьезным и даже мрачным.
— Как ты думаешь, чем все это кончится?
— Не знаю, — медленно ответил Ратибор. — Существует один-единственный человек, который знает.
— Проконсул Грехов.
Ратибор исподлобья взглянул на друга.
— Снова утечка информации?
— Логика, мастер, логика, хотя как член Совета я обязан знать все.
— М-да… — Ратибор с сомнением во взоре пригладил вихор на затылке. — То, что я опер «свободной охоты», знает только дежурный отдела, определить с помощью логики сей факт невозможно даже члену Совета.
Егор хитро прищурился, развел руками.
— У каждого свои возможности… логического аппарата. Может быть, я владею черной магией.
— Ну-ну… Встретишь Грехова, дай знать.
Ратибор выключил связь, но не успел покинуть здание управления, как по линии «спрута» пришло сообщение о глобальных трансформациях облика Конструктора. Отметив, как невольно сжалось сердце, безопасник бегом вернулся в кабинет и скомандовал инку включить прямую трансляцию передачи с места события.
Развернувшийся виом не мог отобразить всей масштабности и грандиозной необычайности происходящего, но Берестов знал истинные размеры Конструктора и мог по достоинству оценить это явление. Холодок жути струйкой протек по желудку, захотелось затаить дыхание и тихонько отступить в темный угол кабинета.
«Мешок с рыбьей икрой» — так выглядел пресапиенс с расстояния в двадцать миллионов километров — корежила и гнула какая-то внутренняя сила, превращая его в сгусток тающих лоскутов огня и жгутов дыма. Затем этот огненный вихрь растворился в усиливающемся фиолетово-сиреневом сиянии и превратился в набор вложенных друг в друга прозрачных тетраэдров: первый тетраэдр имел ребро в тридцать миллионов километров, второй вершинами упирался в середины граней первого, третий точно таким же образом был вписан во второй, и так до бесконечности, и все это напоминало фигуру, выдутую умельцами из мыльной пленки. Эта фигура продержалась неизменной около минуты, потом поплыла, как восковая свеча, и превратилась в куб, повторенный сам в себе неисчислимое количество раз.
Новая фаза трансформации: «суперкуб» превращается в «супероктаэдр», тот, в свою очередь, в более сложный многогранник, потом в еще более сложный, и длились эти «кристаллические» метаморфозы до тех пор, пока Конструктор не превратился в невообразимо сложную конструкцию, описать которую не взялся бы и математик.
Ратибор понял, что пресапиенс приходит в себя и «пробует тело», разминает «мышцы».
Головоломная конструкция в виоме продолжала плыть на фоне звездных россыпей, не меняя конфигурации, а потом внезапно исчезла!
Спустя секунду рация на волне трека донесла взрыв удивленных, испуганных
Сигнал внимания подействовал на родившийся шум, как вода на угли костра, в наступившей шипящей тишине раздался голос инка:
— Конструктор наблюдаем только визуально, вероятно, закапсулировался, датчики отмечают пульсацию целого набора полей, в том числе и очень мощного пси-поля. По докладам наблюдателей, многие из них при исчезновении пресапиенса потеряли сознание.
Наступила пауза, дежурный отключил линию трека.
— Новости для меня есть? — через силу спросил Ратибор, глядя на темное пятно, ползущее по звездному бисеру; показалось, что из темноты на него внимательно посмотрел кто-то огромный и сильный, тяжелый, как горы, и непонятный, как знаки каббалы, и, проходя мимо, дружелюбно погладил его по голове…
— Новостей нет, — ответил дежурный.
Железовский не стал дожидаться очередного брифинга по режиму ГО, как называли совещания Совета безопасности с руководителями центров ГО, и дал команду отбуксировать установки вакуум-резонаторов за пределы коридора, по которому двигался Конструктор. Но хотя решение о свободном пропуске пресапиенса через Систему вырабатывалось коллегиально с привлечением всех существующих советов, от научных и социально-экономических до ВКС, да еще с согласия большинства населения Солнечной системы, душа у Аристарха была не на месте. Он не знал, впрочем, как и остальные руководители ГО и ученые, как поведет себя Конструктор при подлете к Земле и что вообще можно от него ждать, и неизвестность мучила сильней, чем точное знание о масштабах грядущей катастрофы.
Конструктор, наглядно продемонстрировав людям удивительные возможности К-физики с помощью мгновенной трансформации своего многомиллионокилометрового тела, спрятался за броней невидимости, и лишь приборы ловили гравитационное «дыхание» исполина, мчащегося к Земле с неведомой целью. Однако уже сутки спустя, когда пресапиенс преодолел половину толщины пояса астероидов, вдруг обнаружилось, что нарушения равновесия в кружении планет, а также изменения в излучении Солнца, связанные с движением Конструктора, пошли на убыль! Это сообщение потрясло всех как гром среди ясного неба, послужив причиной радостных воплей у наиболее оптимистически настроенной части молодых ученых и ряда сердечных приступов у некоторых руководителей тревожных служб, умудренных опытом и знаниями истории.
Железовский, не вылезавший из кокона оператора ГО в зале спейсера «Клондайк», взволновался не больше, чем это сделала бы на его месте могильная плита, ибо его опыт тоже подсказывал ему, что выводы делать рано, и Баренц, поглядевший на комиссара из своего кокона, понимающе кивнул.
С каждым часом напряжение, владевшее всеми, возрастало, но не было человека, который мог бы это увидеть и оценить. Пружина непредсказуемого финала продолжала сжиматься, несмотря на прогнозы эфаналитиков и давние заверения Грехова, что «все идет как надо». Кому надо? — этот вопрос в сотый раз задавал себе Железовский и не находил ответа. Порой он жалел, что остановил Забаву, но вспоминал Ратибора, полного искренней веры во власть добра, слова Габриэля, тоже уверенного в себе, в своем знании, и сомнения ненадолго отступали. Баренц мыслил примерно теми же категориями и вопросов не задавал. Оба, по сути, перестали влиять на события, но в отличие от других руководителей четко понимали свое положение.