Хроники вечной жизни. Иезуит

Кейн Алекс

Конечно, он мог бы переселиться в тело Доротеи, но считал, что бежать пока рано. У него оставалось здесь, в замке, важное дело — отомстить графине за смерть несчастной возлюбленной. Кроме того, Иштван чувствовал, что не вполне раскрыл тайну Эржебет, ведь он не понимал, зачем она убивает девушек. Он спрашивал Дорку, но та говорить об этом боялась и сразу же уходила.

Несмотря на неприязнь, которую он к ней питал, Доротея была ему весьма полезна. Она приносила местные новости, а Иштван обдумывал, как можно использовать их для мести и побега.

— Что-то графиня

стала очень нервной, — как-то сказала Дорка. — Не удивлюсь, если она покончит с собой.

— Туда ей и дорога.

В другой раз она сообщила:

— Преподобный Мартин приезжает.

— А кто это?

— Очень известный священник, почти святой. Вся знать ему исповедуется, вот теперь и хозяйка пожелала.

Иштван на мгновение замер, а потом схватил Доротею за руку.

— Приведи его сначала ко мне!

— И ты хочешь? — криво усмехнулась Дорка.

— Да. Так приведешь?

— Ладно, он все равно мимо тебя не пройдет.

Иштван радостно потер руки: теперь он знал, как осуществить свои планы.

Англия, Сомерсет, 7 июня 1932

Доктор Голд взял с тумбочки стакан воды и сделал несколько глотков. Викарий терпеливо ждал, когда он продолжит.

— Преподобный Мартин прибыл через три дня. Заранее предупрежденный Доротеей, я ждал его с самого утра. Признаюсь, я волновался, ведь если б мой план не сработал, выдумать другой было бы весьма непросто. От постоянного недоедания я уже с трудом держался на ногах, и голова моя соображала неважно.

Исповедник появился ближе к вечеру. Заслышав шаги, я встал и вскоре увидел толстого пожилого священника, за которым семенила Дорка.

— Святой отец! — завопил я.

Тот приблизился, а Доротея тактично отошла в сторону.

— Святой отец, умоляю, помогите! Я не сделал ничего плохого, за что ж графиня наказывает своего бедного слугу?

— Ваш долг перед Господом — быть преданным своей хозяйке, сын мой.

— Но со мной поступили несправедливо!

— Гордыня — плохой союзник, — важно ответил преподобный, — смиритесь, сын мой.

— Ох, святой отец, будь вы здесь, в клетке, в моем теле, а я — в вашем, что бы вы ответили, если б я посоветовал вам смириться?

— Благодарение Богу, такое невозможно.

— Почему вы так уверены, отец мой? — лукаво прищурился я. — Разве вы как священник не обязаны верить в чудеса?

— Я верю.

— Что ж, тогда я сейчас вознесу молитву, попрошусь в ваше тело, и, возможно, Господь явит нам такое чудо.

Священник снисходительно улыбнулся, а я поднял глаза вверх и пошевелил губами, делая вид, что молюсь. Вслед за этим я схватил его за руку и неслышно прошептал: «Твоя душа во мне, моя душа в тебе».

Привычное головокружение, пелена перед глазами — и вот я уже в сутане, а передо мной Иштван с выпученными глазами. То есть, конечно, священник в теле Иштвана.

— Что это? — просипел он.

— Чудо, отец мой. Благодарение Господу, оно свершилось.

Бедняга выглядел совершенно растерянным. Он

рассматривал то себя, то меня и был совершенно сбит с толку.

— Но как же… как же? — бормотал он.

Я похлопал его по руке и мягко сказал:

— Прошу вас не волноваться, святой отец. Я скоро вернусь и снова вознесу молитву. Но, умоляю, сидите тихо, иначе чуда может не произойти.

Сказав это, я отошел от клетки и повернулся к Доротее.

— Я готов идти к графине.

Она повела меня по коридору. Когда мы дошли до кованой двери, я сказал:

— Будьте здесь, голубушка, никуда не уходите. И заклинаю вас именем Господа — не подходите к клетке, где заперт этот грешный юноша.

Дорка с удивлением кивнула, а я решительно толкнул дверь в покои графини.

И оказался в одной из самых красивых комнат, которые мне доводилось видеть. Стены, украшенные гобеленами, были искусно задрапированы темно-красным бархатом. Прекрасная резная мебель поражала своим изяществом. Стрельчатые окна были украшены ярким витражами со сценами из Священного Писания. Кованая люстра в виде колеса с двумя десятками свечей свисала с потолка на длинной железной цепи.

Эржебет сидела в кресле и смотрела в окно. Неподвижная, словно статуя, и такая прекрасная, что я невольно залюбовался ею. На ней было красное шелковое платье с кружевным воротником, а черные, как смоль, волосы прикрывал затейливый головной убор.

Клянусь, Джон, было мгновение, когда я дрогнул. Да и какой мужчина не дрогнул бы перед такой красотой? Пришлось напомнить себе об Агнешке и других убитых девушках, чтобы вернуть душе прежнюю суровость.

Я тихонько кашлянул, и графиня наконец обратила на меня внимание. Она подняла глаза, в них блестели слезы.

— Вас что-то тревожит, дочь моя?

— Присаживайтесь и выслушайте меня, отец мой, ибо я грешна, — еле слышно промолвила Эржебет и начала свой жуткий рассказ: — Беда в том, что с самого детства мне внушали, что главное мое достояние — это кровь. Я всегда помнила, что принадлежу к знатнейшему, древнейшему роду, что я аристократка до кончиков ногтей. Я привыкла гордиться происхождением и знала — что бы ни случилось, я буду выше всех, за исключением разве что короля, да и то весьма условно. Вы не представляете, святой отец, как дорожила я своими корнями.

Я слушал ее с некоторой растерянностью: какое отношение ее род имеет к убийствам? Впрочем, она скоро это разъяснила.

— Однажды, когда я только вышла замуж, а было это в пятнадцать лет, я поссорилась на каком-то приеме с одной юной дворянкой. Возможно, я была слишком кичлива и указала ей на свое превосходство, сказав, что я графиня, а она даже не баронесса, на что эта девица ответила: «Конечно, но у меня, по крайней мере, истинно дворянская кровь, и я не бастард». Поначалу я не поняла, о чем она говорит, и тогда она пояснила: оказывается, я была внебрачным ребенком своего отца, и женщина, которую я привыкла считать матерью, таковой на самом деле не являлась. Я была дочерью горничной, но отец забрал меня в свою семью, а его супруга согласилась признать себя моей матерью.