Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
«Может, это какой-то ритуал, и они приносят жертвы?» — размышлял Иштван.
Вернувшись с прополки недавно засаженного маисового поля, он решил попытаться убедить вождя раскрыть тайну и направился в центр деревни. Но Апу Умы не оказалось в доме, и священник, погрузившись в размышления, побрел прочь. Проходя мимо каменного строения, в котором жил жрец, он услышал голоса.
— Через пару Больших Солнц от племени ничего не останется, — говорил вождь. — Ты должен что-то сделать, Сапа Камаюк.
— Твое желание выше моей силы, Великий, — послышался ответ жреца. — Ведь даже
Вход был занавешен шкурой ягуара, сквозь которую легко проникали звуки. Разговор показался священнику интересным и, спрятавшись в тени старого дерева какао, он прислушался.
— Ты предлагаешь невозможное! Я не могу позволить, чтобы мои люди умирали без причины. Нас и так слишком мало.
— Успокойся, Апу Ума. Гневом трудностей не преодолеть.
— Так сделай же что-нибудь! Или я сам закрою ему вход в Антавару!
— Не позволяй мудрости покинуть тебя, Великий Вождь. Если ты запретишь ему приходить, он разгневается и убьет всех.
Повисло молчание. Потом послышался тяжелый вздох, и Апу Ума произнес:
— Думай, Камаюк, думай. Если в следующий раз опять кто-нибудь умрет…
Иштван тихонько выбрался из укрытия и направился к своей хижине, размышляя, что бы мог значить этот странный разговор.
Между тем сезон дождей закончился, и Маки начал активно готовиться к побегу. Он знал, что при нападении на судно европейцев инки захватили несколько ружей, и планировал похитить одно из них. Уходя на охоту, он выбирал направление к Андам и постепенно прорубал путь в зарослях. Понемногу, чтобы не вызвать подозрений, запасал еду и ножи.
Иштван сходил с ума от нетерпения. Ему казалось, что время тянется втрое медленнее обычного; он прилагал огромные усилия, чтобы не думать об этом и скрывать свои чувства от окружающих.
Дабы как-то отвлечься, он частенько размышлял о подслушанном разговоре. Кому или чему вождь собирался запретить вход в город?
За полторы недели до побега случилось очередное Грозное полнолуние. Иштвану снова приказали не покидать вечером хижину, а через два дня он узнал, что умер Хайка Вайра, жених Чуллы. Священник не сомневался, что еще вчера Вайра был совершенно здоров, ведь они общались почти каждый вечер.
Сердце его обливалось кровью, когда он смотрел, как Тутаманта Чулла убивается над телом возлюбленного. Девушка рыдала, била себя ладошками по щекам, трясла жениха, словно пыталась разбудить, падала на землю. Вскоре к ней подошли две индианки и силой увели в хижину. Иштван знал — сейчас девушке остригут волосы. Он и раньше видел такое, но не задумывался о смысле этого странного обычая.
— Зачем они это делают? — спросил он стоявшего рядом Чалли Атука.
— Мы верим, что душа человека бессмертна, — охотно пояснил тот, — и после прощания со своим телом отправится далеко-далеко, в место нового обитания. В путешествии ей понадобятся разные вещи: еда, питье, драгоценности, и мы кладем все это в могилу. Чтобы душе было не одиноко, раньше с умершим хоронили его жену и близких. Но Апу Ума запретил убивать семью, ведь нас осталось совсем немного.
—
— Многие женщины после смерти мужа или жениха пытаются повеситься на собственных волосах, и вождь приказал стричь их, чтобы они не смогли этого сделать.
Потрясенный Иштван с трудом перевел дыхание — ну и обычаи у этих дикарей!
На следующий день Хайка Вайру похоронили. С самого утра у хижины, где он жил, толпился народ. Тело зашили в шкуру только что освежеванной козы, оставив открытым лишь лицо. Иштван смотрел на него и ощущал всю несправедливость такой судьбы.
— Отчего Вайра умер? — спросил он у стоявшего рядом Сампа Анки.
— Его забрал Супай, — туманно ответил тот, — как и предсказывал Дух Смерти.
И тут же смешался, словно сболтнул лишнее. Иштван вопросительно посмотрел на него, но юноша не стал ничего объяснять.
Послышался бой барабанов, завернутое в шкуру тело положили на носилки и медленно понесли по селению. Индейцы затянули печальную песню. В ней они перечисляли все добрые дела, совершенные покойным, и вспоминали битвы, в которых он участвовал.
Процессия обогнула кострище и направилась к храму Солнца. Иштван подумал, что там будет долгая молитва, но ошибся: оказалось, по традиции необходимо посетить места, где любил бывать умерший.
Пройдя дважды через все селение, индейцы двинулись к Стене Духов. Песни закончились, и началась Пача Сику — ритуальная музыка. Ритм задавал барабан, а флейта выводила печальную мелодию. Она звучала настолько пронзительно, что все — и родственники, и соседи — рыдали в голос. Время от времени вступала еще одна флейта, гораздо выше первой, она издавала то длинный монотонный звук, похожий на стон, то несколько коротких и прерывистых, словно плач. Иштвану, не слышавшему в Европе ничего подобного, казалось, что душа переворачивается. По телу его бежали мурашки, внутри все дрожало.
Наконец процессия достигла Найакуна Пирки — Стены Духов. Дверца в «могилу» Хайка Вайры была приоткрыта. Напротив находилась очищенная от деревьев полянка, посреди которой лежал большой плоский камень, а рядом с ним — привязанный козленок. Начался ритуал жертвоприношения.
Отвернувшись, Иштван слушал беспомощное блеяние. Застучали, ускоряя темп, барабаны, в воздухе раздался свист ритуального ножа, и кровь брызнула под ноги туземцам. На мгновение Иштвану показалось, что он снова стоит на варшавской площади, перед помостом, на котором казнят Самуила Зборовского, его злейшего врага. Он потряс головой, чтобы отогнать столь некстати возникшее видение.
Между тем тело Хайка Вайры уже укладывали в нишу стены. Пристроив туда же миски с едой, кувшины с напитками, копье, лук и стрелы, индейцы закрыли дверь и укрепили засов. Похороны были окончены, и печальные дикари направились обратно в селение.
Наутро в хижину священника заглянул Куска Маки. Улыбнувшись ему, Иштван нетерпеливо спросил:
— Ну, как идут сборы? Все готово?
Но тот покачал головой.
— Я не могу бежать, Амаута.
— Что?! — священник в ужасе вскочил. — Как не можешь? Почему?