Хроники ветров. Книга 2. Книга цены

Демина Карина

Наверное, должно быть больно. Вальрик перекатился на бок и прыжком – хорошо все-таки, что он не способен больше чувствовать боль – вскочил на ноги. Вовремя, однако. Тит уже размахивался для следующего удара, широко размахивался, словно один из ярмарочных бойцов, которые меряются силой на потеху публики.

Из публики в комнате одна Илия.

От удара Вальрик уклонился, и Тит, довольно щерясь, пообещал.

– Я тебя, ублюдка… и без ножа… руками удавлю!

Вальрик кивнул – подобное обещание заслуживает если не ответа, то хотя бы знака, что оно понято

и принято к сведению, и в следующий миг Тит с оглушительным ревом бросился вперед. Отступать или уклоняться Вальрик не стал, не то настроение, он просто глубоко вдохнул и резко, как учила Коннован, выбросил сцепленные руки вперед, целясь в грудину.

Коннован говорила, что подобный удар способен остановить быка. Тит больше походил на медведя, но, сдавленно хрюкнув – хотя медведям положено рычать, а не хрюкать – опустился на пол. Короткая судорога, закатившиеся глаза и тонкая полоска крови на губах… Тит был мертв.

Проклятье! Вальрик совершенно не хотел убивать его, а просто остановить, ну и если на то уж пошло доказать собственное превосходство. Доказал.

Онемевшие пальцы не желали разжиматься, а из левого предплечья, пропоров ткань, торчал осколок кости, от которого по белому полотну рубахи медленно расползалось пятно… вот только боли не было. С болью Вальрику было бы легче смириться с этой нечаянной смертью, а теперь… тошно.

Илия смотрела круглыми от испуга глазами, крупные слезы рисовали мокрые дорожки на щеках, а губы слегка подрагивали…

– И-извини, – Вальрик не знал, что сказать. Машинально зажал раненую руку – вид крови был неприятен, а белесый осколок и вовсе вызывал омерзение – и шагнул к двери. Дальше оставаться в комнате не было смысла… да и рассказать нужно…

Илия, запрокинув голову – горло у нее белое-белое, а вены нежно-голубые, похожи на зимние реки – завыла, совершенно по-волчьи, тоскливо и одиноко. Слушать этот полувой-полуплач было невыносимо, но уйти, оставив ее здесь, рядом с трупом – невозможно. Это отступление будет самой настоящей трусостью.

– Замолчи!

Илия не услышала.

– Я не хотел, слышишь! – Вальрик схватил ее за плечи. – Не хотел его убивать! Я всего лишь хотел подарить тебе платье, ничего большего! Понимаешь!

– Ненавижу! – Тонкие пальчики Илии с розовыми лунками ногтей впились в лицо.

– Ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Чтоб ты сдох! Чтоб ты когда-нибудь тоже… вот так… проклинаю! Чтоб смотрел, как убили… чтоб навсегда один! Проклинаю!

Вальрик оттолкнул ее, а не рассчитал силы, и Илия, ударившись спиной о шкаф, сползла на пол, схватилась руками за голову и заголосила так, что и за дверью слышно.

На полу мелкими звездочками расцветали капли крови. Интересно, а способность чувствовать боль когда-нибудь вернется?

Рубеус

Полчаса истекли, а Рубеус так ничего и не придумал. Вернее, он знал, что станет говорить, и знал, что услышит в ответ, понимал он и то, что беседа эта – пустая формальность.

Тогда зачем?

Кабинет Карла находился

в одной из башен: полукруглая стена, узкое стреловидное окно, за которым простиралась бескрайняя чернота ночи, вечный сумрак и запах пыли.

Пыли и бумаг, которых здесь было столько, что свободного места почти не оставалось.

– Пришел? Ну заходи тогда, – в этом бумажном царстве Карл смотрелся столь же органично, как в фехтовальном зале, вот только вместо сабли в руках толстая круглая печать.

– Бюрократия, – наставительно произнес вице-диктатор, – это способ существования, который мне противен, но без него никак.

Печать, коснувшись очередного листа – остался круглый синий оттиск – заняла свое место в бархатной коробочке.

– Да ты садись, чувствую, беседа затянется надолго.

Рубеус сел, мебель в кабинете была несколько непривычна на вид, но в то же время весьма удобна.

– Бумаги, бумаги, бумаги… – Карл сгреб все в одну кучу и сдвинул в сторону, придавив кучу железной статуэткой всадника, наверняка какой-нибудь раритет. В Саммуш-ун на каждом углу по раритету. Плевать.

На освободившемся пятачке пространства появилась бутылка вина и два бокала.

– Будешь?

– Нет. Спасибо.

– Ну нет, так нет. – Карл не настаивал, он вообще ни на чем никогда не настаивает, просто делает, как решил, и все. Вот и сейчас, наполнив оба бокала, Карл подвинул один к Рубеусу, приказывая:

– Пей.

Вкуса напитка Рубеус не ощутил, было как-то унизительно сидеть здесь, делая вид, будто все так и надо.

– Молчишь. Молчание – это предложение собеседнику первым начать разговор, тем самым ты даешь ему некоторого рода преимущество. – Карл, подняв бокал, провозгласил: – За консенсус, к которому мы с тобой либо придем, либо не придем, что кстати, будет весьма и весьма огорчительно. Итак, смею предположить, что обдумав приведенные мной аргументы, ты счел их неубедительными и по-прежнему настаиваешь на своем. Верно?

– Верно.

– Что и требовалось доказать, – Карл отставил бокал в сторону. – Тебе кажется, что ты прав и я должен пойти навстречу. Так вот, я тебе ничего не должен. Ни тебе, ни кому бы то ни было. Со всеми прежними долгами я рассчитался, новых, слава Господу, не наделал. А вот ты мне должен и, надеюсь, понимаешь это.

Рубеус понимал, он слишком хорошо понимал. От этого понимания на стену лезть хотелось, или вниз сигануть, подойти к краю пропасти и… да только польза с этого будет разве раненому самолюбию.

– Молчишь? Ну давай, молчи, хорошая стратегия – позволить противнику говорить и за себя, и за него, а потом, когда спор проигран, сказать самому себе, что «я сделал все, что мог».

У Карла тяжелый взгляд, совсем как у василиска, правда василиска Рубеусу видеть не доводилось, а вице-диктатор вот он, сидит напротив, руку протяни и дотронешься. Скотина. И ведь все правильно говорит, все верно, только каждое слово, как подзатыльник, а от голоса волосы на затылке дыбом становятся. Но молчать дальше – значит сдаться, а сдаваться Рубеус пока не собирался: