Хроники времен Екатерины II. 1729-1796 гг

Стегний Петр Владимирович

Барятинским в покои императрицы.

242 Я проучу этого мальчишку (фр.).

«Регента я нашла в отчаянии, — вспоминала Екатерина, — что касается короля,

я увидела, что он уперся, как кол. Он положил на стол мое письмо; я предложила сделать

в нем изменения, как ему было предложено вчера, но ни доводы регента, ни мои не могли

склонить

его к этому. Он постоянно повторял слова Пилата: что я написал, то написал;

я не изменяю никогда того, что я написал. При этом он был неучтив, упрям, не хотел ни

говорить, ни слушать того, что я ему втолковывала. Регент часто обращался к нему по-

шведски и предупреждал о последствиях его упрямства, но я слышала, что он отвечал

ему с гневом. Наконец, через час они удалились, сильно поссорившись друг с другом,

регент плакал навзрыд. Лишь только они вышли, я тотчас приказала прервать

переговоры, а так как уполномоченные были в сборе, то это и было им объявлено к

крайнему их удивлению».

Вечером в галерее Зимнего дворца был дан большой бал. Мария Федоровна не

хотела присутствовать на нем по причине нездоровья Alexandrine и просила у Екатерины

разрешения остаться дома, ссылаясь на то, что глаза Александры Павловны распухли от

слез и покраснели. К тому же у нее начиналась легкая простуда.

Екатерина, сама державшаяся из последних сил, на самолюбии, посоветовала ей

протереть глаза и уши дочери льдом и принять бестужевских капель.

«Никакого разрыва нет, — писала она великой княгине. — Вы сердитесь на

промедление, вот и все».

Сама императрица, ненадолго появившись на балу, держалась с Густавом

подчеркнуто холодно. Король, между тем, вел себя как ни в чем не бывало, танцевал с

великими княжнами, разговаривал с Александром.

Регент, напротив, всячески афишировал свое меланхолическое настроение.

— Я не спал всю ночь, — скорбно говорил он Зубову. — Для блага наших

государств мы должны найти возможность привести короля в согласие с самим собой.

Ламентации герцога Зубов выслушивал с показным равнодушием, но, прощаясь,

как бы невзначай, обмолвился, что в Финляндию и Польшу перебрасывается несколько

русских полков.

Регент поспешил к королю.

Надо полагать, что объяснение, состоявшееся между ними в этот вечер, было

бурным, поскольку на следующий день, как писала Екатерина Павлу Петровичу, «весь

шведский двор, все, начиная с короля и регента и до последнего слуги, с утра до вечера

перессорились

во всех этажах дома, после чего каждый слег в постель, сказавшись

больным».

В воскресенье, 14 сентября, императрица удалилась на весь день в Таврический

дворец, чтобы участвовать в освящении вновь построенной Крестовоздвиженской

церкви. Выйдя после службы в сад, она медленно подошла к беседке, в которой несколько

дней назад Густав просил руки ее внучки. Опустившись на скамейку, императрица

задумалась. Так, в полном одиночестве, и просидела она до того, как на Таврический сад

опустились густые осенние сумерки.

На следующий день Штединг запросился на срочную аудиенцию.

«Я приняла его в присутствии князя Зубова и графа Моркова. Он бормотал какие-

то слова, которые не имели никакого смысла... Мы поняли, что его превосходительство

сам не знает, что говорит. Уходя, он много на меня жаловался, но я дала ему

высказаться».

С этого дня расположение Екатерины к Штедингу сменилось острым

недовольством его действиями. В том, что посол, в отличие от регента и Рейтергольма,

встал на сторону молодого короля, она видела обдуманное коварство и хитрый расчет.

Спустя час после отъезда Штединга явился встревоженный регент, просивший

возобновить прерванные переговоры.

«Я легко поняла, что это было необходимо для личного оправдания его перед

королем, и поскольку полномочия, данные шведским министрам, были подписаны

регентом, я согласилась, надеясь, что статья о вероисповедании будет подписана».

Против ожидания, однако, шведы и не собирались капитулировать. На слова

Моркова, вновь обретшего наступательный пыл, о том, что оскорбление, нанесенное

Александре Павловне, заслуживает если не официальных извинений, то хотя бы

объяснений, ответ последовал жесткий:

«Прежняя невеста короля, принцесса Мекленбургская, помолвка с которой была

отменена по требованию русского двора, тоже имела все основания чувствовать себя

оскорбленной».

Когда же граф, уязвленный таким высокомерием, пустился в препирательства, ему

напомнили, что в Петербурге вообще не имели обыкновения особо церемониться с

невестами для великих князей. Некоторые из них вызывались на смотрины целыми

семьями. Пальцев на руках не хватило, чтобы счесть всех обиженных — двух