Хроники Вторжения
Шрифт:
– Неужели я не смогу больше быть на Земле? – грустно спросил я. Мне не было страшно или тоскливо. Я словно говорил о чем-то давно ушедшем, случайно всплывшем в разговоре. – А ведь там у меня все.
– Сможешь, даже долго сможешь. У тебя никакой лебесной структуры еще нет. Полежишь две недели в «роддоме», запечатлеешься в лебесном теле. Но оно у тебя будет ничтожно маленьким. Захочешь – отправишься на Землю, поживешь там лет пятьдесят под своим именем... Если бы тебя со смертного одра сюда доставили – тогда лебесное твое тело получилось бы совершенно непохожим на бывшее и не очень – на человеческие. А за две недели
– А у вас в самом деле дети не рождаются?
– Какие дети могут быть у кристаллята?
– И у меня детей не будет?
– Почему не будет?
– Мое «тело... Я же...
– Латин говорил тебе, что твой кристаллят будет обладать всеми свойствам организма. И гены будут. Передашь их ребенку. На Земле такое возможно. У латина тоже будет ребенок, от дочери твоего друга, Эдуарда-воина. На Марсе дети не рождаются. Мы можем иметь гены, можем зачать, организовать роды. Все было. Появлялись на свет младенцы. Но они оказывались частью лебесной структуры одного из родителей. Собственного Я не получали. Мы не в силах породить новую жизнь, русс. За это я и не люблю Марс. Если бы не зов Марса... В марсии он очень силен... Давай полетаем над Марсом.
Мы пронеслись над рощами, над цветущими лугами, над разнообразными коттеджами, над целой улицей в викторианском духе, которую, по словам перса, организовал лично валлиец, над сооружениями, напоминающими огромные кристаллы.
– Все, что здесь имеет форму кристаллов – марсианские артефакты. «Библиотека», «роддом», «обсерватория»...
И над всей долиной было салатное небо и светило ярко-оранжевое солнце.
Мы снова пересекли невидимую завесу и оказались под темно-фиолетовым небом Марса с маленьким желтым Солнцем, заскользили над пологими багровыми холмами в сторону далекого горного хребта. За хребтом, в сравнении с которым Гранд-каньон никуда не годился, расстилалась огромная равнина. Перс остановил полет и сказал:
– Если бы ты уже имел марсийскую структуру, то увидел бы сейчас вокруг море огня. Это – я. Так выглядит моя структура – огонь, рождающий огонь. Знак Агура Мазды. Структура каждого из нас имеет особое видимое выражение...
Перс замолчал, и мне стало страшно. Я ощутил себя запертым, погребенным заживо. Наверное, такое испытывают больные клаустрофобией, застряв между этажами в лифте. Мне казалось, что выбраться отсюда невозможно, настолько подавляла меня огромная, невообразимо обширная пустыня-смерть. Солнце стояло низко над хребтом и было таким же мертвым, как неправдоподобно четкие тени, черными зубами вгрызающиеся в долину. Но как только перс снова заговорил, все это куда-то исчезло, вид за окном стал снова восприниматься картинкой на экране телевизора.
– А теперь я открою тебе свой секрет, который обещал открыть. Здесь, в этом песке – не только обычная ржавчина и осколки метеоритов, не одно только вещество, но и марсийские кристалляты. Совершенно мертвые. Я один их обнаружил и никому не рассказал. Я уверен, что это сами марсиане. Это их смерть. Подозреваю, они, умирая, надеялись когда-нибудь воскреснуть...
Меня эти сведения нисколько не заинтересовали. Мне хотелось вернуться обратно в благодатную долину Утопии. Я подумал, что где-то там Вэллс, ведь с ним можно будет поговорить обо всем.
– Возвращаемся в долину, русс? – скорее риторически осведомился
И мы мгновенно оказались на зеленой лужайке под салатным небом, на твердой почве. Джип окружило с десяток марсианцев. Они дружелюбно улыбались. И были почти что голые.
Перс перехватил мой взгляд и прокомментировал:
– Просто они пошли навстречу твоим желаниям. Вот и разделись.
Я с удовольствием смотрел на обнаженных марсианских женщин. Все они были очень красивы, но почему-то не соблазнительны.
– Можешь выходить, русс. Смотри, если сам не выйдешь – они тебя вынесут на руках.
Я открыл дверцу джипа. Я ощущал себя Армстронгом, делающим первый шаг на лунную поверхность. Я напрягся и вдохнул марсианский воздух. Блаженный аромат, воздух блаженных, божественный эфир. В нем была радость, в нем был полет, в нем было обновление. Я ступил на траву, я хотел упасть в эту траву, широко раскинув руки, уткнуться в нее лицом. И плакать, плакать до изнеможения. Я стал легким, тело мне больше не мешало, я стал прозрачным, я стал тончайшей сладкой мелодией. Мне чудилось, что сейчас я поплыву, полечу над бархатной травой, усеянной невозможно нежными цветами.
Не сразу я осознал, что марсианцы тискают меня в своих объятиях, хлопают по плечам, по спине. Девушки шальной красоты прижимаются, гладят волосы и руки. И все они напоминают мне проворных, но добрых детей.
И вдруг я услышал те самые серебряные колокольцы. И вновь я оказался в том невероятном пространстве, где так много свободы, что можно сойти с ума. Передо мной возникли двое марсианцев: юноша и девушка. Я одновременно слышал и понимал каждого из них. И каждому одновременно отвечал. Девушка поздравляла меня с прибытием в обитель блаженных. Предлагала мне свою близость, что ли. Точнее близкую, доверительную дружбу, той степени близости, которая на далекой Земле бросает двоих в объятия страсти, словно во врата вечности. Но после физической близости приходит рассвет, и наступает усталость. Настоящая, открывающая неведомые дали, близость оказывается недостижимой.
Юноша весело рассказывал о довольно-таки неприятных вещах. Он искренне радовался тому, что я, в отличие от него, прибыл на Марс задолго до смерти. У меня теперь куча возможностей. Я смогу использовать полностью свое астральное тело, один к одному отобразив его в лебесную структуру. А вот он был взят – именно взят, один из старейших остановил время, и пуля, вылетев из револьвера, замерла у виска, – в тот момент, когда нажал курок, чтобы кровью смыть позор семьи. Как это было нелепо и смешно! Разве мы рождены, чтобы мучиться такими мелкими, ничтожными пустяками? Мы рождены быть творцами. Но поднять голову могут лишь единицы. И этих немногих почти невозможно уговорить перебраться на Марс. Большинство сюда привела смерть. Как и его. Марс побеждает смерть.
В голове моей поплыло что-то, словно рябь по воде.
Серебряные колькольцы смолкли. Я смотрел на друзей марсианцев как на родных людей. Хотелось прижать их всех, расцеловать. И играть с ними в одну бесконечную игру, без забот и печалей земных.
Почему-то я знал, что для этого мне надо всего лишь войти в сверкающий огнями кристалл, взметнувший свои грани за спинами марсианских братьев и сестер.
Я слышал мысли-слова, обращенные ко мне: «Это наш роддом. С него начинается новая жизнь».