Хронолиты
Шрифт:
Но мы были одними из первых.
Хитч остановился возле поваленных деревьев. В этой части леса росли в основном сосны и местами дикий бамбук, все они рухнули, как домино, вокруг основания монумента, и обломки завалили проход к нему. Сосны, по всей видимости, повалило какой-то взрывной волной, но они не сгорели. Совсем наоборот. Листья вырванного с корнем бамбука оставались зелеными и только-только начали вянуть от дневной жары. От всего здесь – от деревьев, тропы и самой земли – веяло холодом. Бодрило так, как бывает, когда ощущаешь на кончиках пальцев неожиданную прибыль.
Если бы я знал, что произойдет позже, то поумерил бы свой восторг. В свете дальнейших событий это было еще относительно скромное чудо. Но я точно знал, что столкнулся с чем-то невероятным, гораздо более странным, чем то, о чем рассказывал Фрэнк Эдвардс в старых номерах «Питтсбургских новостей», и испытывал страх и невероятный энтузиазм одновременно.
Монумент. Начнем с того, что это не была статуя – то есть изображение человека или животного. Он представлял собой гладко отполированный четырехгранный столб с конической вершиной. Материал, из которого он был сделан, напоминал стекло, но невероятного, невозможного размера. Он был синего цвета: глубокая, непроницаемая синева горного озера, мирного и в то же время зловещего. Непрозрачный, но, казалось, пропускающий свет. С нашей – северной – стороны он был покрыт белыми пятнами: лед – я едва не остолбенел, когда понял, что это именно он – медленно испарялся в жарком воздухе. От тумана изуродованные стволы у его основания покрылись влагой, а место, где монумент вошел в землю, скрывали холмы тающих сугробов.
Лед и неестественный холод, поднимавшийся от поваленных деревьев, придавали всей сцене особенно зловещий вид. Я представил обелиск, вырастающий, словно громадный кристалл турмалина, из какого-то подземного ледника… Но такое бывает только во сне. О чем я и сказал Хитчу.
– Тогда мы, наверное, в Царстве Сна, Скотти. Или в стране Оз.
Еще один вертолет начал кружить вокруг макушки холма, да так низко, что стало невозможно стоять. Мы присели среди упавших сосен, зябко вдыхая воздух, пропитанный запахом хвои. Когда летающая тарахтелка поднялась выше и исчезла, Хитч тронул меня за плечо.
– Нагляделся?
Я кивнул. Оставаться здесь не имело смысла, хотя какая-то упрямая часть меня хотела задержаться и осмыслить увиденное, добиться какого-то внятного ответа от льдисто-голубых глубин этой штуки.
– Хитч, – окликнул я.
– Что?
– Внизу, у подножия… кажется, там какая-то надпись?
Он искоса бросил на обелиск прощальный взгляд. Сделал последнюю фотографию.
– Да, какие-то буквы. Не английские. Слишком далеко, чтобы разобрать, а подходить ближе не будем.
Мы и так уже слишком задержались.
Остальное я узнал позже – много позже – от Дженис.
К трем часам дня бангкокские медиа получили видео с монументом от американского туриста. К четырем часам половина бездельников с пляжей провинции Чумпхон сорвалась с места, чтобы самим увидеть это чудо, но их гуртом развернули на блокпостах. Посольства были оповещены; международная пресса засела в ожидании новых сообщений.
Дженис оставалась с Кейтлин в клинике. Кейт к тому времени кричала от боли, несмотря на анестетики и противовирусные препараты, которые давал
Врач ввел дочери огромную дозу фторхинолонов и позвонил в посольство в Бангкоке. Те направили вертолет скорой помощи и освободили для Кейт место в американской больнице.
Дженис не хотела уезжать без меня. Она бесконечно звонила в нашу хижину и, не дождавшись ответа, оставила сообщения домовладельцу и нескольким друзьям. Они выражали ей сочувствие, но в тот день меня не видели.
Доктор Декстер дал Кейтлин успокоительное, пока Дженис сбегала собрать вещи. Когда она вернулась в клинику, вертолет уже ждал.
Она сказала врачу, что я почти наверняка объявлюсь к ночи, вероятно, в шатре для вечеринок. И если свяжусь с ним, пусть он даст номер телефона больницы, чтобы я уладил все дела и приехал.
Вертолет взлетел. Дженис тоже приняла успокоительное, пока трио фельдшеров накачивали вены Кейт антибиотиками более широкого спектра действия.
Когда они поднялись над заливом, Дженис могла увидеть причину всей кутерьмы – кристаллическую колонну, возвышавшуюся как безответный вопрос над пышной зеленью склонов.
С тропы контрабандистов мы вырулили прямиком в руки тайской полиции.
Хитч отважно попытался дать задний ход и унести наши задницы подальше от неприятностей, но бежать особо было некуда, разве что подняться обратно в тупик. А когда пули выбили фонтанчики пыли перед передним колесом, Хитч ударил по тормозам и заглушил мотор.
Солдаты приказали нам встать на колени и сцепить руки на затылке. Один из них подошел и ткнул стволом в висок Хитчу, а затем мне. Он сказал что-то непонятное, его приятели засмеялись.
Через несколько минут мы уже сидели в военном фургоне под охраной четырех вооруженных типов, которые то ли не говорили по-английски, то ли отлично притворялись. Я думал о том, сколько контрабанды перетаскал Хитч, и не сочтут ли меня соучастником или сообщником нарушений, достойных смертной казни. Но никто и словом не обмолвился о наркоте. Никто вообще ничего не сказал, даже когда грузовик тронулся с места.
Я вежливо поинтересовался, куда нас везут. Ближайший солдат – толстый щербатый юнец – пожал плечами и махнул на меня прикладом винтовки с невнятной угрозой.
Они отняли у Хитча камеру. Он так никогда и не получил ее обратно. И свой мотоцикл тоже, если уж на то пошло. Армия в таких вопросах весьма прижимиста.
Мы ехали в фургоне почти восемнадцать часов и следующую ночь провели в тюрьме Бангкока, в разных камерах и без права на звонок. Позже я узнал, что американские спецслужбы хотели устроить нам «разбор полетов» (то есть допрос), прежде чем допустить к нам прессу. Так что мы сидели в одиночках с ведрами вместо туалета, пока прилично одетые типчики со всего мира заказывали рейсы в аэропорт Дон Муанг. Такие вещи требуют времени.