Хронос. Ледяной поход
Шрифт:
— Ступай, Сидор Пантелеймоныч, и не оборачивайся. Как ты здесь оказался-то? Ты же домой, на Кубань собирался.
— Да вот так и оказался, ваш бродь. Ехал домой, да не доехал. Большевики перехватили. Наговорили всякого. Красиво наговорили, не спорю. Я помню, что вы мне тогда в Галиции рассказывали. Отказался, а мне комиссар и грит: «Вся Россия за нас поднялась, а ты, грит, Агафонов, против нас идти хочешь, — казак обернулся. — А потом и грит: 'Придём на Кубань, как ты думаешь, что мы с твоими сделаем? Они ведь будут врагами трудового народа».
—
— Нет, не путаете. Всё так?
— Придут большевики, — вздохнул Тоха, — и всех вас, зажиточных под нож, на хрен. Только лишь за то, что вы зажиточные. И пофих будет, за кого ты воевал. Так что думай, Сидор Пантелеймоныч.
Какое-то время шли молча.
— А вы, как я вижу, так и не смогли вернуться домой? — казак снова повернул в попаданцу разбитое лицо.
— Как видишь. Обещали, что скоро вернусь. Поэтому и пошёл в этот поход. Стой.
Агафонов остановился, повернулся и глухо спросил:
— Что, шлёпнешь, ваш бродь?
— Дурак, что ли? — ухмыльнулся Тоха. — Ты вытащил меня из плена, теперь я вытаскиваю тебя. Мы квиты. Жаль, что теперь мы по разные стороны фронта. Ступай, Сидор Пантелеймоныч, ступай.
— Тогда, тебя расстреляют. За то, что меня отпустил.
Тоха снял винтовку с предохранительного взвода.
— Это мои проблемы. Ты сделал свой выбор, я — свой. Да, красные победят, но таких как ты будут уничтожать. Так что, дело твоё. Уходи.
Уже совсем стемнело. Агафонов посмотрел на звёздное небо, перевёл взгляд на попаданца.
— Прощай, ваш бродь, да храни тебя Господь.
— Меня, Антон зовут, если забыл.
— Прощай, Антон.
— Прощай, Сидор Пантлеймоныч.
Агафонов развернулся и, спотыкаясь, быстро потопал по снежной степи. Когда фигура казака стала совсем маленькой. Тоха пальнул в воздух…
У хаты его поджидает Роман.
— Ты куда ходил? — спросил князь.
— Агафонова расстреливал, — буркнул Тоха. — помнишь такого? Вахмистр из пластунского батальона, с которым вы меня у австрийцев выкрали.
— Помню, конечно, — скрипнул зубами Ромыч.
— Сука, ненавижу гражданскую войну! — прошипел попаданец.
— Любая война — зло, Антон.
Тоха горько улыбнулся.
— Зло, согласен. Но гражданская — особенно. Он меня вытащил, а сейчас я его отпустил. Но теперь я вроде его враг, а он мой. Ненавижу эту сучью войну, эту сучью ситуацию!
— Значит, отпустил, — тихо спросил Роман и, как показалось Тохе, облегчённо вздохнул.
— Отпустил. А ты бы не отпустил?
— Молодец. Только не говори никому.
14…15 (27…28) марта 1918 год
Аул Шенжи
За месяц Тоха втянулся в походную жизнь. Четырнадцатого февраля вышли из Ольгинской, и первая серьёзная стычка красными произошла у села Лежанка, через неделю после выхода из станицы, двадцать первого. До этого стычки
У Лежанки превосходящие силы красных встретили плотным, но не умелым огнём. Марковский полк пошёл в атаку первым.
Что поразило попаданца, полк потерял в бою лишь троих убитыми. При этом в самой станице валялись около пятисот вражеских трупов.
Там снова отличился Крамской. Сначала с каким-то хорунжим убили пленного австрийца, что работал в селе (их там было человек пятнадцать). У мужика на пальце подпоручик увидел золотое кольцо, и поскольку оно не снималось, сбегал за ножом и отрезал у трупа палец. Кольцо оказалось медное. Крамской потом долго матерился, а Тоха тихо злорадствовал.
Уж не говоря о том, когда сразу после боя взяли около шестидесяти пленных и подполковник Неженцев вызвал желающих на расстрел, Крамской с охотой согласился. Пошёл и Маркин, чем удивил Тоху. Потом студент сказал:
— Откуда я знаю, может эти твари моих в Таганроге убивали…
Корнилов рвётся к Екатеринодару. На кубанской земле их встречали по-разному. Где-то тепло, где-то прохладно. Но такой враждебности, как на Дону, не было. В одной станице большевики устроили грабёж, и всех, кто попытался воспрепятствовать, убивали. Понятное дело, местные встретили Добровольческую армию с радостью. Но оставаться более чем на два дня добровольцы не могли.
Так шли по кубанской земле, местами в проталинах, местами в снегу, покрытом тонкой корочкой льда, от хутора к хутору, от станицы к станице.
Несмотря на то, что Тоха был в полку Маркова, ему практически не удалось поучаствовать в жёстких боях. Небольшие перестрелки или вроде того боя у Лежанки, можно не считать.
В бою у Березанской погиб красавец-мингрел князь Чичуа, с кем попаданец успел сдружиться, не считая Сергея Зарецкого и подполковника Рощина, Алексея Викентьевича.
Большие потери добровольцы понесли третьего марта в бою у хутора Выселки. Там дрался корниловский полк и партизаны генерала Богаевского. Марковцы и обоз двинулись на хутор Журавский. При штурме Выселок разрывом шрапнели убило Рощина. Подполковника нашпиговало десятком стальных шариков.
Когда Выселки отбили, Тоха, прибывший туда вместе с первым батальоном «марковцев», встретил Романа. Ромыч рассказал об этом жутком бое. Ещё князь с горечью сообщил, что ему с трудом удалось остановить двух офицеров, грабивших местную тётку. Они шарили у неё по сундукам и забирали тёплое бельё. Та вопила благим матом: «Грабют!». Насилу удалось утихомирить беспредельщиков. Расстреливать не стали, и так людей мало.
После Выселок при переходе к станице Кореновской Тоха подвернул ногу, и два дня пробыл в обозе и в бою за станицу не участвовал, лишь отбили нападение двух десятков кавалеристов. Попаданец грохнул двоих. В Кореновской на пулемётную очередь нарвался Сергей Зарецкий. Попаданец потерял всех, с кем успел более-менее сдружиться за время службы в Добровольческой армии.