Хрупкие вещи

Гейман Нил

Мы с Виком неслись со всех ног, прочь от той вечеринки, туристов и полумрака; неслись, словно гроза наступала нам на пятки. Это был бешеный суматошный забег по запутанным улочкам – бездумный и безоглядный, – пока мы не остановились за много кварталов оттуда, оглушенные собственным хриплым дыханием и стуком сердец. Мучительно глотая воздух, я держался за стену, а Вика вырвало, вывернуло наизнанку в придорожную канаву.

Он вытер рот.

– Она не... – Он замолчал.

Покачал головой.

Потом продолжил:

– Знаешь... есть вещи... Когда ты заходишь слишком далеко. И если ты сделаешь еще шаг, то перестанешь быть собой. Это будешь уже не ты, понимаешь? Запретные места... куда просто нельзя заходить... Думаю, сегодня со мной случилось именно это.

Я подумал, что понимаю, о чем он пытался

сказать.

– Ты ее трахнул? – предположил я.

Он ударил меня кулаком в висок. Я испугался, что сейчас придется с ним драться – и проиграть, – но он опустил руку и отошел в сторону, издавая странные сдавленные звуки, как будто ему не хватало воздуха.

Я удивленно смотрел на него, пока до меня не дошло, что он плачет: его лицо побагровело, слезы и сопли текли по щекам. Вик рыдал посреди улицы, рыдал откровенно и жалобно, как ребенок. Потом он пошел прочь, и я больше не видел его лица. Я не понимал, что могло произойти на втором этаже, что на него так подействовало, что его так напугало – и даже и не пытался строить предположения.

Один за другим зажглись уличные фонари; Вик ковылял по дороге, я плелся следом за ним, и мои ноги безотчетно отбивали ритм поэмы, которую, как ни пытался, я так и не смог вспомнить.

ДЕНЬ, КОГДА ПРИЗЕМЛИЛИСЬ ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ

The Day the Saucers Came

Перевод. Н. Эристави

2007

В тот день приземлились летающие тарелки. Сотни –и все золотые. Они беззвучно спускались с небес, подобно снежинкамогромным. Они спускались – и все, без изъятья, земляне Стояли. Глядели.Пересыхали рты, зрела надежда понять – Что там внутри?Будет ли завтра у нас? Никто об этом не знал. Но ты не заметил. А все – почему?Потому что в тот день, когда приземлилисьЛетающие тарелки,Как то ни странно звучит, разверзлись могилы –И мертвецы восстали.Зомби когтями взрывали мягкую почвуИль возносились из древних могил – гниющая плотьи глаза пустые. Неодолимые, шли они нам – живущим! – навстречу, И мы смертным криком кричали и, словно крысы, бежали. Но ты не заметил. А все – почему?Потому что тот день, когда приземлились Летающие тарелки.И могилы покинули зомби, стал днем Рагнарёка. По всем голубым экранам планеты крутились Корабль из ногтей мертвецов. Великий змей,Да Фенрир-волк.Огромные – их не поймаешь в кадрИ разумом не охватишь.А репортаж все длился, – и скоро в прямом эфиреИ с золотой Вальгаллы рать Аса-Тора сошла, –Но ты не заметил. А все – почему?Потому что в день тарелок летающих, зомби и битвы боговОткрылись Врата Преисподней,И каждый из нас был окружен сонмомДемонов, эльфов, джиннов, ифритов,Что предлагали нам вечную жизнь и исполненье желаний,И чар своих силу, и неземную мудрость,И вечную дружбу свою.и горы алмазов и злата, –Меж тем же Гог и Магог в наши земли вторгались,А с ними – пчелы-убийцы. А ты что делал?Ты этого не заметил. И все – почему?Да потому что в день, когда приземлились тарелки,В день Рагнарёка, зомби и джиннов,В день жарких ветров и метелей холодных,В день, когда все города хрустально-прозрачными стали,Когда завяли цветы, и рассосался пластик,Когда

компьютеры нам объявили войнуИ мониторы нас объявили рабами,В день, когда пьяные ангелы вышли, шатаясь, из баров,В день, когда звери заговорили на ассирийском наречье,А мы поняли речь их,В день Снежных людей и плащей-невидимок,В день, когда нас спасали Машины времени,В день эльфов –Ты ни черта не заметил. А все – потому.Что весь этот день ты сидел, запершись.Заняться ничем не мог – листал бессмысленно книги,А сам все смотрел да смотрелВ сторону телефонаИ ждал,Чтоб я тебе позвонила!

ЖАР-ПТИЦА

Sunbird

Перевод. А. Аракелов

2007

Для ХМГ – запоздалый подарок на день рождения.

Ребята в Эпикурейском клубе состояли тогда бедовые и небедные. И погулять не дураки. Было их пятеро:

Огастес ДваПера Маккой, человек-гора – объемом с троих, евший за четверых, пивший за пятерых. Прадед его основал Эпикурейский клуб на деньги от страховой лотереи [30] , в которой он постарался выиграть – достаточно традиционным способом.

30

Имеется в виду своеобразный вид страхования, когда полис покупают несколько человек, но все деньги получает переживший своих компаньонов участник.

Профессор Мандалай, нервный коротышка, серый, как призрак (а может, действительно призрак: в мире случались и более странные вещи). Пил только воду и ел кукольные порции еды с тарелок размером с блюдечко. Да ладно! Гурман – не обязательно обжора, а Мандалай не пропускал ни одного блюда из присутствовавших на столе.

Вирджиния Бут, гастроном и ресторанный критик, некогда – писаная красавица, теперь превратившаяся в роскошную величественную развалину, и наслаждавшаяся своей разваленностью.

Джеки Ньюхаус, потомок (непрямой) великого любовника, гурмана, скрипача и дуэлянта Джакомо Казановы. Как и его знаменитый родственник, Джеки Ньюхаус за свою долгую жизнь разбил немало сердец и отведал немало деликатесов.

И наконец, Зебедия Т. Кроукрастл, единственный эпикуреец-банкрот: он вваливался на собрания клуба с бутылкой дешевого пойла в бумажном пакете, небритый, без шляпы, и без пальто, и зачастую – не то чтобы даже в рубашке, а вообще непонятно в чем, но ел с аппетитом, которого с лихвой хватило бы на всех.

Слово взял Огастес ДваПера Маккой.

– Мы перепробовали уже все, что можно, – сказал Огастес ДваПера Маккой, и в его голосе сквозили печаль и горечь. – Отведали мясо стервятников, ели кротов и летучих лисиц.

Мандалай сверился со своим блокнотом.

– На вкус стервятник напоминает протухшего фазана. Крот – трупного червя. Летучая лисица по вкусу – точь-в-точь как упитанная морская свинка.

– Пробовали попугая-какапо, ай-ай и гигантскую панду...

– М-м-м, жареная отбивная из пандятины, – сглотнула слюну Вирджиния Бут.

– Даже кое-что из давно вымерших видов случалось у нас на столе, – продолжал Огастес ДваПера Маккой. – Мы ели быстрозамороженную мамонтятину и мясо гигантского ленивца из Патагонии.

– Жаль, что мамонт был лежалый, – вздохнул Джеки Ньюхаус. – Но зато сразу понятно, почему эти волосатые слоны так скоро закончились – люди быстренько их распробовали. Я, конечно, ценитель изысканных блюд, но в тот раз с первого же куска мои мысли обратились к канзасскому шашлычному соусу, и будь эти ребрышки посвежее...

–- Не вижу ничего страшного в том, что он полежал во льду пару тысяч лет, – заметил Зебедия Т. Кроукрастл. Он оскалился, обнажив кривые, но все же острые и крепкие зубы. – Но если всерьез говорить о вкусном, то правильный выбор – мастодонт, без вариантов. За мамонтов люди брались, когда не могли достать мастодонта.

– Мы ели кальмаров, гигантских кальмаров, необозримых кальмаров, – говорил Огастес ДваПера Маккой. – Мы ели леммингов и тасманских тигров. Мы ели шалашников, овсянок и павлинов. Мы ели рыбу-дельфина (которая не то же, что дельфин-млекопитающее), гигантскую морскую черепаху и суматранского носорога. Мы ели все, что можно съесть.